Некоторые книги хранятся у нас дома в двух, а то и в трех изданиях: из-за иллюстраций, сентиментальных чувств, например, когда книга связана с каким-то моментом или с человеком, из-за моей склонности к барахольству или по стечению обстоятельств. одним из которых является то, что год назад нам пришлось объединить две наши библиотеки - здешнюю и из С. Ну а кэрролловских "Алис" я и вовсе собираю, отдавая предпочтение советским и российским художникам.
Александр Грин - писатель, которого я особенно люблю, хотя мне совершенно не нравится его биография (в некоторых случаях это отталкивает меня от сочинений других пиателей). Я всегда читала его на море, и его книгами проверяла свое умение мечтать, потому что, как мне кажется, как только я перестану восхищаться строками Грина, я стану слишком взрослой для веры в чудо. Мне бы это не хотелось.

Дома у нас есть отдельный том его сочинений, купленный еще в школьные мои годы мамой. Шеститомник "Огонька", проиллюстрированный Саввой Бродским, я привезла из библиотеки тети Нины и потому особенно им дорожу . Есть у меня и тоненькое мягкое издание "Алых парусов" - точное такое, как попалось мне в библиотеке санатория "Москва" в Гагре. Тогда я, сидя на обращенном к морю балконе, копировала из нее в дневник рисунки.
Толстый отдельнымй томик "Бегущей по волнам" (Москва, издательство "Художественная литература") я приобрела около года назад в букинистическом. Меня заинтриговало оформление: белая суперобложка с летящей Фрези Грант, синий тканевый переплет с золотыми тиснеными буквами, синий же обрез, плотные шершавые листы и оформление художницы Т. Толстой. Нет, графика не сразу пришлась мне по уше, но мне хотелось прочитать еще раз. по-новому, книгу с черно-голубыми лаконичными  иллюстрациями, так не похожими на мои воспоминания о "Бегущей...".

И вот лето, теплые вечера, когда вдруг оказалось, что никуда не нужно спешить, и первые мысли о Черном море, которое будет скоро и будет, возможно ласковым. После двух месяцев не-чтения я медленно возвращаюсь к словам, откладывая на зиму емкое, интригующее и требующее сосредоточения и обращаясь к легкому и светлому.

Конечно, в юности этот роман произвел на меня более сильное впечатление, и ничто не казалось в нем наивным, но и сейчас я нашла его прекрасным и очень созвучным 1920-м. Более того, читая именно это, 1981 года, издание, я заметила, как похожи не только иллюстрации, но и сам Гриновский мир на мир Мервина Пика в его романе "Титус один".
Я пересняла некоторые страницы, чтобы показать здесь и в Инстаграме, но в книге их много больше. Они одновременно самобытны и содержат явные аллюзии на Нику Самофракийскую, женские фигурки Минойской культуры, портреты Анны Ахматовой - это своеобразная игра со временем и смыслами.

Итак, Биче Сэниель, Гез, Томас Гарвей, снова Биче (в карнавальном наряде, из-за которого Гарвей спутал с ней Дэзи) и сама Дэзи:
( НесбывшеесяСвернуть )

"Поцелуй" Чирьянич я дочитала сегодня утром, когда радужные блики от ловца солнца падали на книжные стопки и белые простыни. Именно в такие минуты и стоит дочитывать книги, чтобы сразу смахивать с себя сюжеты и финалы или, напротив, лелеять их потом весь день. Книга Чирьянич относится к первому варианту. Она неплоха, ненавязчиво дает пару поучительных советов и даже оригинальна по форме (три синхронных монолога об одном и том же - три разных угла зрения на одну и ту же жизнь), но в душе ничего не задевает. Наверое мне не хватило любви, но не хватило ее и героям книги. Потому-то она и целостна.

На протяжении ста шестидесяти семи (мелким шрифтом) страниц мне вспоминалось небольшое произведение Иселин К. Херманн "Par Avion", схожее с "Поцелуем" фабулой, но совсем другое по духу. Я дорожу этой книгой, перечитывала ее раза три - на одном дыхании с неизбежными слезами в конце. Роман Чирьянич я перечитывать не буду, хотя он более реалистичен и об одиночестве - в большей степени, чем можно ожидать от книги, где все друг к другу так внимательны. Дело в том, что покой и отчаяние порой неотличимы, а мы так мало понимаем других и причиняем порой боль, полагая, что делаем что-то во благо.
***
Книга Горана Петровича, прочитанная перед этим и изданая одновременно с "Поцелуем", так же печальна, но печаль ее светлая, и жизнь не оканчивается с последним предложением книги - этот писатель всегда выводит своего читателя на свет, за пределы повествования и как бы говорит "А дальше ты пойдешь сам". За это я его и люблю, хотя не могу назвать "Под осыпающимся потолком" шедевром - это книга. о которой читатель строгий скажет "ерунда", а иной отбросит книгу, посчитав ее бессмыслицей. Но Петрович, мне кажется, может часами перечислять поезда, пассажирские и товарные, расходящиеся в разных направлениях от железнодорожной станции, и это будет прекрасно, человечно, искренне и завораживающе. В этом будет любовь.
***
И еще одно. У меня в руках вчера оказался путеводитель по Сербии. Я читала его несколько часов, пока вдруг не поняла, что еще несколько страниц, и ехать я раздумаю - потому что узнать Белград я хочу иначе, с чистого листа, только предчувствуя. Как узнают нового человека, и это тоже может быть о любви.

Самое странное, что сериал "Крылья империи" меня до сих пор не отпускает. Я его раскритиковала, а сама продолжаю обдумывать отдельные фрагменты, правда, не из исторического фона, а касающиеся главных героев.

Мне на днях написал один из сценаристов фильма - деликатно поблагодарил "внимательного и умного зрителя от лица создателей".

А зритель вот уже который день думает, а могло ли что-то в жизни именно этих героев пойти иначе. О надломе в Кирсанове, о том сером, нездешнем крыле, которое померещилось за его спиной в зеркале его разрушенного дома.

И о Софье Беккер, природу которой видела прекрасно мать Кирсанова и которая жила в свое удовольствие, не думая ни о ком, кроме себя, и стремилась в этом к полной бесчеловечности, но какой эффектной. А потом тоже сломалась.

И о Матвее, который посчитал себя могущим судить о причинах революции, о правых и виноватых, - судить и карать. Эдакий Раскольников.

Для всех них была назначена плата, но крылья были только у Кирсанова - сильные, породистые - крылья настоящего человека, с большим сердцем, но еще большими долгом, и он запутался ими в сетях истории. "Дух не столько злобный, сколько страдающий и скорбный, но при всем том дух властный... величавый". Это врубелевское и у Врубеля особенно мной ценимое, так что избежать сравнения я не могла. Он мог и должен был сойти с ума - от всего, что случилось с ним, от всего, что сделал он сам, но воля его была сильнее, и разум выдерживал перед отчаянием, пока ужасы жизни не оказались страшнее смерти.
Но ведь и брат его, оказавшийся по иную сторону мира, на скалистой чужой земле, не от чистой совести стал монахом, и каждый колокол, подвешенный на кресте из выброшенных морем коряг (как символично), звонил и по нему тоже. И те, кто воевал за царя, в Галлиполи отдавали, уже не жалея, монеты с его профилем своим французским "надзирателям", чтобы сохранить в себе свою Родину, которую - вместо это безвольного профиля - и следовало защищать.

Впрочем, не было безусловно правых и безусловно заблуждавшихся. Права оказалась, как всегда, только сама история.

Удивительны в фильме все эти кадры с "крылатыми" архитектурными и интерьерными деталями, бумажными птичками-оригами, сметенными сквозняком и растоптанными чьими-то сапогами, самолетом "Россия", на который возлагались такие надежды, и который оказался забытым и разбитым в одном из сараев Кронштадта, переплетенными над летними травами руками-птицами Кирсанова и Ксении... Сколько прерванных полетов, сколько несбывшегося, и все-таки какая горькая ирония в том, что Софья предрекла графине Кирсановой-Двинской конец ее аристократической породы, но сын у Кирсанова родился. Он никогда о нем не узнал, и даже ради него не смог бы соединить жизнь прошлую и жизнь новую с истерзанной своей совестью, но ребенок появился из самого светлого, что, возможно, было в жизни самого Кирсанова - беззаветной, оберегающей, ничего не ждущей и ни в чем не обвиняющей любви Ксении. Будущее - это она и дети, сбившиеся птенцы, укрытые ею на крыше.

Я, конечно, консерватор. Я не принимаю и не приму многое из того, что показывают сегодня, потому что выросла в других реалиях и на других идеалах, но, перебирая в уме историю моих родных, раскиданных и убитых революцией, переменами, войнами, я принимаю и эту выдуманную историю, с допущениями, с тем, что почти не нашлось в ней места высоким порывам и людям порядочным, горящим и искренним. Видимо, невозможно увидеть и показать сразу всё, и исполненное надежды кино о несчастливом времени тоже сделать не всегда возможно. За попытку - спасибо.

Досмотрела я "Крылья империи" и так расстроилась, что до половины третьего не могла уснуть. Потому что начали сериал удачно, без выбеливания и выкрашивания, а закончили плохо, под тот самый набивший оскомину "хруст французской булки" (а заодно и турецкого песка) по ногами белогвардейцев в Галлиполи.

Операторская работа интереснейшая, работа художников, крепкий и не примелькавшийся актерский состав, детали, диалоги - это было талантливо и внушало надежду, а в итоге с середины фильма под откос пошел сценарий. Потому что лицемерие от искусства. И не только в идеологической базе подвох - революция жестока по своему определению, и свернуть изжившую себя государственную махину, подняв из разрухи новую страну, с чистыми руками было невозможно, - а в том, что в телеистории народа-то и не оказалось.

Зрителю показали стягивающийся сплошь сброд, оставшийся в России, и белоправедных, которые "с богом" и уже в эмиграции. Попов, разумеется, тоже притащили и тоже шибко праведных, но как-то лживо получилось. А нормальных людей не показали вовсе.

Главная героиня - беспринципное распутное чудовище и одновременно окрыленная литераторка. Тщеславная, грубая, хваткая, идущая по головам, беспородная по сути, а не в силу происхождения. (Порода, il a le race, - это вообще свойство не родословной, а духа и внутреннего стержня.) И вдруг финальное преображение.

Один из двух главных героев - шизофреник, склонный к убийствам, в силу ушиба головы, но при том талантливый, подающий надежды и благородный из народа. Второй герой - невозможная смесь из аристократа-офицера, который проходит путь колоссального возмужания, и мятущегося между совестью и возмездием демона. (И при всем том это самый интересный персонаж, по иронии сыгранный сербским актером.)
Но это же невозможно, это кривые зеркала, а не герои. И какую цель тогда ставили те, кто их прописывал?

А вроде как безоценочная поначалу подача исторического фона превратилась в однобокую демонстрацию того, как Россия скатилась на дно, а потом, когда все друг друга перестреляли, волшебно расцвела по утру. Очень странно на фоне Ленина, показанного каким-то истериком и свадебным генералом, видеть Кобу - выдержанного и умного "шахматиста". Психов, уродов, негодяев, воров, убийц в фильме тоже сколько угодно. Да, в страшную пору поднимаетя со дна все мерзкое, но люди-то где?! Та страна, в которой родилась я, появилась не из сброда и не сама по себе очухалась. И не по "воле божьей" из "сатанинского" края, как это назвал в финале полковой священник в галлипольском лагере, преобразилась вдруг в саму себя, но трудом и верой тех, кто пламенел и тех, кто жил.

Так что обидно, что хорошую поначалу историю упихнули в конъюнктуру, в идеологический заказ, что лишили фильм не только мало-мальской объективности, но и искры романтизма, обращённого в будущее (той, что была в "Хождении по мукам" Толстого), подлинной трагедийности эпохи, бывшей в "Беге" Булгакова (а Хлудов-то вспоминался с связи с Кирсановым, одним из ключевых персонажей фильма). Авторы закрыли глаза на причины и следствия и, что самое печальное, перечеркнули, принизили и отвергли собственную историю, а это уже позор.

Обидно. Могло получиться гораздо лучше, если б талантливые люди работали не под такой формат.

После двух бездарно проведенных выходных я могу ответственно заявить, что устала и смертельно хочу в отпуск, но при этом этом не хочу опять сама придмывать, организовывать, согласовывать, бронировать и т.п. Самой смешно это писать, но устала - это я-то, которая в принципе не любит усердствовать в трудах.

И я хочу в Белград.

Вы можете, конечно, сказать, что это оттого, что всю прошлую неделю и все выходные я смотрела сербское кино, причем большую часть времени - на сербском без субтитров. И, конечно, эта мечта у меня - родом из детства. Но я очень туда хочу. И мне безумно нравится звучание сербского.

Собственно, в конце недели я посмотрела вторую часть фильма про югославскую футбольную сборную "До встречи в Монтевидео", а потом плавно перешла на фильмографию Милоша Биковича и дважды подряд посмотрела мелодраму "Когда любовь опаздывает". Она простенькая, но очаровательная. И оказалось, что есть еще и девятисерийная версия этого фильма, но без субтитров, и ее я тоже посмотрела. А еще есть книга, и она, увы, не переведена.
Ну а после я включила сериал "Крылья империи" и первые часа полтора не могла привыкнуть к тому, что у героя Биковича другой голос - тоже приятный баритон, но принадлежащий актеру дубляжа. Сам сериал - про Петербург 1913-1921 годов. К этой теме в современном отечественном кинопроизводстве я отношусь с большим скепсисом, но получилось, судя по первым трем сериям, довольно сносно. Ожидаемо из несколько альтернативной истории, но, во всяком случае, безоценочно и намного смотрибельнее, чем недавняя экранизация "Хождения по мукам". Весьма любопытно, почему два года назад этот сериал сняли с эфира после четвертой серии.

Ну и в копилку. В субботу завтракали под "Двое: я и моя тень". В детстве я этот фильм наизусть знала, и это была одна из первых лицензионных видеокассет, появившихся дома - я помню момент, когда мне ее подарила мама. А когда я вернулась с ярмарки, по "Культуре" шла "Почти смешная история", которую я не любила до тех пор, пока не прочитала сценарий Брагинского. А ведь там такая славная музыка, и она стала лейтмотивом всего моего уик-энда.

Странным образом между просмотрами и во время них я успела навести порядок (увы, краткосрочный), постирать, приготовить обед и прочая. И при этом я выспалась.

Кстати, на ярмарке мне подарили восхитительную розу - три алых цветка на одном стебле.
Это было, конечно, чудо. И второе такое же - тонкий месяц у западного горизонта вечером в субботу.

Пятого числа выступаю на дне города. Мое согласие не спрашивали - сказали, что мою фонограмму присоединяют к общей программе. На сцену я не выходила четыре года. Ну ладно.))

А еще на выходных я посмотрела милую сербскую ленту "Монтевидео. Божественное видение" про белградскую футбольную команду в начале 1930-х и "Бахубали. Начало" - один из самых кассовых болливудских фильмов последних лет (эпическая драма, красивые костюмы, колоритные персонажи, песни, спецэффекты и прочий восторг).
В остальном все тихо-мирно-спокойно с периодическим заплывами и прогулками и постоянным напеванием и намурлыкиванием песен "Мельницы".

Очень любопытно было вчера, на фоне просмотра "Благих знамений", наткнуться на фильм 1974 года "Ищу мою судьбу". Он очень необычен для советского кинематографа, поскольку посвящен судьбе молодого священника, вере, поискам Бога и себя, но также и совести, сомнениям, разуму, личному выбору и честности, в первую очередь, перед собой. В нем много диалогов и аргументов, которые должны бы подчеркивать противоположность убеждений героев, но в действительности странно дополняют друг друга. Это драма, причем не абстрактная, не вырванная из жизни, а как раз тесно связанная с вполне обычными, жизненными, мирскими сложностями и радостями. Более того, в ней есть место земной любви, очень деликатной, но не счастливой, потому что сама по себе любовь не может преодолеть внутренние сомнения одного из любящих, его пустоту – временную ли, укоренившуюся ли в человеке, вызванную исканиями Бога или отказом от поисков своего места среди людей.
Удачный актерский ансамбль: Галина Польских, Эдуард Марцевич, которого я прежде, пожалуй, недооценивала, Георгий Жженов, Елена Сафонова и другие, не менее замечательные, советские актеры, которых мы знаем по эпизодам, но никогда не помним по именам. Режиссер – как ни странно, женщина, Аида Манасарова. Лента снята по роману Николая Ершова «Вера, Надежда, Любовь» - это имена трех сестер, героинь этой истории.

Вера покончила с собой, не справившись ни с жизнью, ни с отчаянием даже в монастыре, в который ушла. Любовь, живущая с набожной бабушкой и в окружении таких же набожных старушек, – создание юное и пока не утвердившееся во взглядах и в устремлениях и не то тяготящееся архаичностью бабушкиных внушений, не то остерегающееся стремительной современности.
И только Надежда – уверенная, сильная, решительная, говорящая прямо, идущая своей дорогой, поддерживающая каждого, кому это нужно, - сама создает свою судьбу. Потому что полагает, что, главным образом, от самого человека зависит и его выбор, и его жизнь. Она не разделяет религиозных взглядом своих родных и полагает, что именно из-за общения со священником отцом Александром ее сестра Люба решила бросить техникум и просто-напросто сломать свою жизнь.

Люба и впрямь пока не определилась ни в жизни, ни в вере. Но не она – ключевая фигура в этой истории. Надежда приходит к отцу Александру с просьбой не встречаться с ее сестрой, и тот соглашается, но деликатно признается в своих чувствах к самой Надежде. Он и сам находится на переломе своей веры, пытается соотнести действительность, новый мир с его устремлениями и христианскую религию, ортодоксальное истолкование в которой стало ему чуждо, а новое он еще только пытается – мучительно, отчаянно - сформулировать. Он – не ревностный христианин ( и это его достоинство, поскольку любая религиозная ревностность в наши дни пугает), но с тем большим благочестием относится он к вопросам совести, и его искания кажутся более искренними, чем чиновничье, слепое и удобное, служение отца Климентия.
Фильм не просто неожиданно и замечательно снят, он полемичен, и в нем показана внутренняя, полная смятения и сомнений, попытка отца Александра найти новый язык для веры. Мне, несомненно, близок ход его мысли.

«Не понимаю! Не понимаю, как всерьез можно проповедовать догмы о сотворении мира в шесть дней, о воскресении Христа и тому подобное», - спрашивает его оппонент, и далее следует диалог:

«- Но от мифов нельзя ожидать описания мира таким, каков он есть. Легенды помогают человеку познать не мир, а себя в этом мире.
- Значит, Вы не настаиваете на буквальном смысле всего, что написано в Библии?
- Библейский миф – это лишь оболочка, в которой заключена божественная истина. Христианское вероучение сегодня – это не пересказ мифов, а раскрытие их смысла.
- Интересно. Остроумно, если хотите. А Христом, по этой версии, тоже миф?
- Это не важно. Важно, что в образе Христа человечество выразило для себя идеал. Но если человек не только верующий, но и мыслящий, он согласится, что воскресение Христа, к примеру, не надо понимать буквально. Этот миф есть выражение извечного стремления человека к возрождению. Человек всегда, если захочет, может обрести новую жизнь».

В этом смысле любая религия (а религия априори не равна вере, а только на ней построена) – это мифы для осознания себя в мире, и новый язык веры может быть только в преодолении религии как социального явления. Это кажется почти немыслимым, если оглянуться на всю историю человечества, но почему разум не может стать выше слепого буквального принятия мифов и преимущества легенд, принадлежащих одной религии, над легендами религий иных? Особенно когда с течением времени естественным образом, как и все мифы, а то и в угоду чьим-то, часто властным, потребностям, они переходят из одного верования в другое.

Сегодня утром я застала передачу про артиста Сергея Столярова, былинного героя в кино и человека чести в жизни. Завершалась она на высокой ноте: автор, повторив слова Шопенгауэра о понятии чести, которое сродни понятию долга, назвал Столярова «образом того недостижимо прекрасного и уже совершенно несбыточного, во что перестал верить в XXI веке, - почти что светлого будущего». Удивительная и понятная созвучность с увиденным накануне фильмом. И какую же грусть вызвало это осознание: двадцать первый век, не распрощавшись с религиями, не найдя Бога, не родив еще новых мифов и не переиначив старые, и впрямь перестал верить в светлое будущее. Но мне кажется, что эта пауза, обнуление культуры, как называла ее Паола Волкова, нужна для того, чтобы человечество устремилось к возрождению в трактовке отца Александра, и потому старый советский фильм кажется мне очень своевременным.

О чем люди рассуждают, гуляя под дождем? А если не гуляя, а спеша по делам? И с совершенно промокшей обувью? О том, наверное, как хорошо в такую погоду находиться там, где уютно, тепло и тихо: поочередно смотреть в окно, дремать и отвечать на телефонные звонки (и чтобы трубка была стационарная, с длинным витым шнуром, а телефон - городским). Я люблю такую погоду, особенно посреди лета, когда все немного устали от жары и суши. Но что за надобность была у меня в самый ливень покинуть кабинет конторы и отправиться на главпочтамт?! Излишняя ответственность, я полагаю, и еще тот факт, что накануне дома я сказала, что при случае хочу проверить, работает ли по будням один букинистический, в который я не могла попасть с апреля. Дорогое Мироздание подбросило мне такую возможность сразу же.

И вот, добравшись с пересадкой до почты, отстояв в духоте небольшую, но долгую очередь, поругав себя за то, что надела в дождливый день тканевые балетки, я все-таки отправилась в книжный. Два квартала под радужным зонтом, желтые листья болеющих лип по ногами, дама, сидящая на скамейке под дождем и с довольным видом откусывающая мороженое от большого рожка, мокрые афиши, старый кинотеатр. И вот уже мысль моя прыгает от книги, которую я читаю, к анонсированной экранизации «Русалочки».

Ариэль будет играть афроамериканская девочка. Хорошенькая, но… Во всем должны быть пределы и здравый смысл, а в подобном подходе его нет, и терпимости никакой нет, и уважения к правам человека и к национальным культурам - тоже. Это вообще ужасающая культурная подмена, потому что сказки, помимо прочего, позволяют осознать национальную идентичность, свои истоки, самобытность. Ведь должны быть собственные сказки и истории у представителей разных рас и народов, пусть даже новые, и они потенциально интересны и ценны для них и для нас, а вместо этого создается и прививается чуждое в равной степени всем. Пусть русалочка будет, но пусть это будет другая, новая, самостоятельная история.

Хотя должна признать, что я тот еще консерватор, но это, как заверяют ученые, свойство врожденное.

Кстати, вчера я попыталась смотреть «Благие знамения», и мне не понравилось. Мне абсолютно все равно, что там положено в «основу» - откровения, писания или какие-либо еще трактаты, - как правило, меня больше беспокоит оскорбления чувств неверующих. Но вот подача материала лишена иронии, отдает мерзостью, сухая, крикливая, бездушная и с претензией. В ней сразу чувствуется Гейман и начисто отсутствует Пратчетт, а я безмерно люблю последнего и отношусь холодно к творениям первого. Первая серия – это набор штампов, причем на полном серьезе, без нарочитой игры в эти штампы, и вместе с тем неудачная попытка оригинальничать. Но оригинальничанье само по себе уже не оригинально. И еще складывается впечатление, что Теннанту сказали "Парень, сыграй нам точно так же, как ты делал в таком-то фильме. И никакой отсебятины". Где-то я читала, что фильм снят очень близко к книге, но проверять почему-то не хочется.

Мне очень не по душе, что блог я стала вести в стиле "Как я провела минувшую неделю" - из-за этого утрачивается все прекрасно-мимолетное, внезапное, то, о чем нужно рассказывать здесь и сейчас. Но времени на то, чтобы остановиться и, оглянувшись, улыбнуться, почему-то становится все меньше.
"Что нового было на работе?" - спрашивают у меня вечером дома. Кажется, ничего. Рутина, письма, договоры, коллеги, с которыми приятно работать, и те, с которыми даже в коридоре противно пересечься. Изредка поднимала глаза на березы за окном, на перерыве видела стрекоз, ела мороженое в хрустящем рожке и обменялась приветствиями с ребятами из соседней организации, а сказанные и услышанные от кого-то приятные слова - это значит, что день уже прошел не напрасно.

Самое непривычное для меня, совы, то, что я засыпаю в десять-одиннадцать, а позавчера – и вовсе в девять. Я пытаюсь читать, но в июне мой список пополнился только тремя произведениями – «Дневником о Чарноевиче», «Большим Мольном» и сборником повестей и очерков Евгения Богата «Четвертый лист пергамента». Все три книги – особенные, но Богат, как всегда, был воздухом – восторженным, наивно-мудрым, деликатным. Среди страниц я нашла старый троллейбусный билетик – трогательный привет от предыдущего читателя.
( Под катом: Американки, Принцесса Мононоке, Венера в морщинах и инфернально-детский ПикассоСвернуть )

Лучший для меня лучший отдых - это встречи с искусством. Я наполняюсь жизнью, когда брожу по залам музеев или бываю на хороших концертах и спектаклях. Вот и на позапрошлых выходных я с удовольствием посетила две выставки в зале "Родина" - художественных произведений из частных белгородских собраний и авторских икон Саньи Миладинович.

Меня едва ли можно назвать человеком религиозным, я скорее верю в существование неподвластного нашему разумению абсолюта, ноосферы, совокупного банка памяти всего сущего и в реинкарнацию, но с удивительными иконами  работы сербской художницы мне хотелось вести разговор, как это обычно случается с прекраснейшими произведениями искусства. Не знаю, была ли причина в том, что эти лики, светлые, ясные, написанные в византийской традиции, казались одновременно знакомыми и непривычными, или в красках, сочных и живых, или в сюжетах, некоторые из которых были для меня новы, а другие казались более привычными на полотнах европейских мастеров.

На выставку я шла из-за того, что она связана с Сербией, но увидела я больше - неуловимую душу этой страны в работах современной иконописицы и в вышитых рушниках, на которых они лежали.
( Смотреть дальше...Свернуть )Живопись и графики из частных коллекций произвело на меня не меньшее впечатление, во-первых, потому что я наконец-то увидела много работ Владимира Крайнова и особенно его "Вечернюю песню", а, во-вторых, потому что частные собрания отличаются от музейных и настроением, и духом: они менее строгие, более личные, немного стихийные, очень живые, в них - жизнь и даже взаимоотношения создателей и приобретателей, - и, наконец, в-третьих, на этой выставке я увидела работы белгородских художников, имена которых раньше и не слышала - вероятно, они работали здесь задолго до нашего переезда в город.

Экслибрисы Г.Н. Каневского из коллекции Иванчихина В.И.:( Смотреть дальше...Свернуть )( Смотреть дальше...Свернуть )

Представьте, существует в мире некоторая синхронность, и точно так же, как весной я увидела среди римских снимков hakikas плиту со словами «Здесь покоится тот, чье имя было написано на воде» и у меня на мгновение защемило от горечи и нежности сердце (Китс!), на днях на ее же снимках появилась вывеска петербургского музея «А музы не молчали...». Он существует с 1968 года, в нем собраны документы, ноты, письма, стихи, фотографии, личные вещи, музыкальные инструменты – словом, все то, что повествует о судьбах искусства в осажденном Ленинграде, и как раз накануне я прочла о нем в очерке Евгения Богата «За незримой чертой». Думаю, Вам стоит прочесть его целиком: ссылка, - здесь же я помещу небольшой фрагмент, предварив его словами самого писателя:

«Путь доброты — путь наибольшего сопротивления».
«Линд и его поисковый отряд решили восстановить имена и судьбы всех восьмидесяти музыкантов, исполнявших в первый раз в Ленинграде, во время блокады, Седьмую симфонию Шостаковича. Если учесть, что уничтожены были все документы с перечнем театральных и музыкальных коллективов (в дни реальной угрозы захвата города фашистами), что большинство имен, а тем более адресов было забыто и сохранились в памяти старожилов и любителей музыки лишь отрывочно — туманные воспоминания («Помню, что первая скрипка жила в доме с аркой, окна которого имели оригинальную форму»), если учесть, что с тех пор миновало более тридцати пяти лет и большинство музыкантов умерло, а оставшиеся были разметаны жизнью (триста писем было послано тем, кто мог кого-либо и что-либо помнить), — вот если учесть все это, то и можно будет оценить но достоинству результат. Имена и судьбы всех восьмидесяти музыкантов, участвовавших в исполнении Седьмой в Ленинграде, были восстановлены.
А поиск углубился: теперь Линду и его воспитанникам захотелось восстановить имена и судьбы тех, кто хотя и не участвовал непосредственно в исполнении симфонии, но имел к этому событию какое-то отношение.

После исполнения Седьмой к дирижеру Карлу Ильичу Элиасбергу подбежала из зала девочка с живым букетом (это в осажденном голодном городе!).

Она? Ее имя? Судьба? Искали и нашли. Любовь Вадимовна Жакова. Живет в Вологде; художник, мать четверых детей.

Пока оркестр исполнял симфонию, четырнадцатый контрударный полк вызывал на себя огонь фашистских батарей, чтобы они оставили на это время город в покое. Стали искать имена артиллеристов. Собрали разнообразный материал о людях этого соединения.

Восемь лет искали летчика, который доставил в Ленинград партитуру Седьмой симфонии из Куйбышева, где, как известно, она исполнялась в самый первый раз. Нашли: Василий Семенович Литвинов, живет сейчас в Москве, пенсионер.

Сегодня в музее тридцать семь тысяч нот, афиш, театральных костюмов, рукописей, фотодокументов… В этом музее стоит рояль Дмитрия Шостаковича — тот самый, который был у композитора, когда он писал симфонию».
Времени – нет. Наше сознание не в силах принять одновременность то, что мы называем прошлым, будущим и настоящим, но они живут друг в друге и в нас. Поэтому и случается такая вот одновременность узнаваний – через объектив и через книгу.

Смотрю на небо - оно цвета моих любимых папиных рубашек. Смотрю в бумаги - понимаю, что вдохновения нет совсем. Ни работать, ни рассказывать, ни чем-то вдруг, внезапно, безудержно увлекаться.

А у меня билеты на сегодняшнюю лекцию про китайский фарфор. Три билета для одной меня, потому что в последний момент все передумали идти. А я пойду, потому что лектор из Эрмитажа.

В городе все еще жарко, но уже можно жить. В кабинете - нельзя. Дома - очень даже неплохо. Только времени не хватает. И читать - тоже, и кино смотреть. Впрочем, кино будет в воскресенье - я все-таки иду на Миядзаки.

Из других впечатлений - выставленные в "Родине" иконы сербской художницы Саньи Миладинович и белгородская живопись из частных коллекций. Иконы очень красивы, ярки и нежны, и они сербские - разве могу я такое пропустить?! Живопись - разная, но много любимого мной Крайнова и даже его почти боттичеллиевская "Вечерняя песня". Он - вообще художник откуда-то из Возрождения.

Лимит новых выставок в городе Б., к сожалению, быстро исчерпывается, а, несмотря на тридцатипятиградусную жару, впечатлений всегда хочется еще. Вечером воскресенья я потащила маму и нашу гостью в "Спичку" на пластический спектакль "UNO" по Маркесу. Перед спектаклем режиссер, пробегая мимо меня, остановилась, поздоровалась и сказала "А вы уже третий раз приходите", а я-то все равно всегда кажусь себе вполне незаметной.

Да, я смотрела его в третий раз - это каждый раз немного новая история, и она еще как разгоняет кровь. Но мои девочки на выходе спросили у меня, что означало странное действо, которое они только что увидели, сообщили, что это было неловко, заумь и как-то рвано, и мне нечего было ответить, потому что, по-моему, такое или принимаешь со всей странностью, сюром и множественностью смыслов, или, в силу консервативности, не внутренне принимаешь вообще, но я слушала и хохотала от души, потому что не ожидала такой зрительской реакции.

Душно, хочется на улицу, потому что там ветер. Хочется переодеться в платье. Хочется нескольких светлых часов тишины и dolce far niente. Хочется вечером засыпать не сразу после того, как голова коснется подушки, а чуть-чуть погодя. Хочется, чтобы хотелось писать. Хочется влюбленности, пожалуй, потому что два года без прекрасной нервотрепки - что же это за жизнь! Хочется вдруг, внезапно найти себя.

Я разобрала свадебные снимки. Можно пожаловаться, что объектив совсем никуда не годится, заваливает горизонт уже на два градуса и не может фокусироваться. А можно вдруг поймать себя на мысли о собственной бесталанности и даже ей почти не огорчиться. Но невеста была прекрасна и будет, я надеюсь, столь же счастлива.

И вот еще о разном.

Пока нас не было, в Белгороде варварски обрушили мозаичное полотно художников Блинова и Поленова - замечательный образец советского монументального искусства.

Небольшое московское издательство "Достоинство" выпустило новую книгу Горана Петровича "Под осыпающимся потолком".

Через неделю в кино должны выпустить "Принцессу Мононоке", но местная киноафиша ее пока игнорирует.

Прямо сейчас я бы хотела оказаться внутри картин Клода Моне "Уголок сада в Монжероне" и "Пруд в Мондероне"... или в самом этом саду. (Репродукции мертвые, подлинники - само чудо.) В Москве и Питере открываются выставки коллекций Щукина и Морозова - везет вам, жители столиц.

И я добралась до 187 серии "Ситы и Рамы".

Июнь, жара, хочется хороших впечатлений, хороших разговоров и свежего ветерка. Первое - бассейн и управление авто. Второе - в дефиците. Третье - от кондиционера, хотя и он не особенно справляется.

Я очень ждала выходных, и проспала половину субботы и половину воскресенья, но зато в пятницу сходила на выступление местной группы, играющей фанк, и заодно отлично потанцевала.

Читаю медленно, но и книга к тому располагает - сборник "Четвертый лист пергамента" восторженного, деликатного, умного публициста Евгения Богата. Переписываю цитаты, любуюсь графическими заставками и поминутно обращаюсь к художественному собранию яндекс-картинок, потому что речь у Богата идет о произведениях искусства в залах Эрмитажа.
Фотографии из поездки я не только не разобрала, но даже бегло не просмотрела. Во мне еще живы впечатления и живые картинки: и солнце, и тени, и книги, и дома, и люди, и музыка, и даже чудесное ростовское мороженое.( Ростовские впечатления in briefСвернуть )

После таких насыщенных и ярких впечатлений разве захочется уезжать в привычный Белгород? А вот и захочется, потому что дома всегда лучше, чем где бы то ни было.

Чудесный Pinterest ежедневно присылает мне на почту всевозможные картинки по интересам: предметы интерьера в стиле ар-нуво, вечерние платья, фотографии ирландских волкодавов, кадры со съемок "Звуков музыки" и винтажную мангу, от которой я прихожу в совершеннейший, почти детский восторг. На днях среди таких картинок встретились иллюстрации мангаки Uchida Yoshimi к "Маленьким женщинам" Луизы Мэй Олкотт, и я просто не могу ими не поделиться.

Вот Мег, решив сделать на праздник нарядную прическу, осталась без своих чудесных локонов.
"Перед самым Новым годом гостиная Марчей опустела. Младшие сестры взяли на себя роль костюмерш, а старшие с их помощью сосредоточенно готовились к выходу в свет. Несмотря на то что наряды их не отличались изысканностью, облачение сопровождалось лихорадочной беготней, смехом, спорами, и, наконец, по всему дому разнесся запах паленых волос. Это Мег решила, что ей очень пойдут локоны. Джо вызвалась поправить прическу сестры горячими щипцами.
– Волосы всегда так дымятся при завивке? – полюбопытствовала Бет, которая взобралась на кровать и с интересом наблюдала за действиями Джо.
– Конечно! Это влага испаряется, – невозмутимо ответила Джо.
– И все-таки странный запах! Как курицу на огне палят, – заметила Эми и самодовольно поправила собственные кудряшки.
– Ну а теперь я сниму с нее папильотки, и наша Мег вся будет в мелких кудряшках.
Джо принялась снимать с Мег папильотки, но обещанных кудряшек не получилось. Папильотки снимались вместе с волосами! Выкатив глаза от ужаса, Джо аккуратно сложила бумажки с обгорелыми волосами на столик, и теперь Мег получила возможность воочию оценить результаты труда незадачливой парикмахерши".

А это эпизод на балу, когда у Джо и ее сестры Мэг была только одна пара хороших перчаток на двоих, а танцевать без перчаток, как известно, было дурным тоном. На том чудесном вечере Джо Марч и познакомилась с юным мистером Лоренсом, Лори.
"– Какая чудесная полька, – сказала она, легонько отбивая ногой такт. – Почему вы не танцуете?
– Ну, если вы пойдете… – И он отвесил ей полупоклон как настоящий француз.
– Ой, я не могу, – спохватилась Джо, – я ведь обещала Мег, что не буду, у меня… – И девочка замялась, не зная, стоит ли объяснять истинную причину".

Вернувшись с приема, Мег и Джо деляться своими впечатлениями с младшими сестрами.
"Стоило девочкам открыть дверь в спальню, как из смежной комнаты высунулись две головки в ночных чепчиках и сонными, но требовательными голосами проговорили:
– Расскажите про бал! Расскажите, пожалуйста!
Тут выяснилось, что Джо, пренебрегая, как назвала это Мег, хорошими манерами, набрала на празднике конфет для младших сестер. Уплетая конфеты, девочки внимательно слушали рассказ старших сестер про праздник, а потом, вполне умиротворенные, отправились спать".

Трагический момент: Эми сообщает Джо, что сожгла ее рукопись.
"– Можешь орать на меня сколько влезет! Все равно ты больше не увидишь своей дурацкой тетради! – рассердилась Эми.
– Как это не увижу?
– А так. Я ее сожгла.
– Сожгла?! – У Джо даже дыхание перехватило. – Мою сказку! Я столько времени писала ее. Я хотела закончить к приезду папы. Ты что, правда, сожгла ее?
Белая, как полотно, Джо грозным изваянием стояла над сестрой и по-прежнему цепко держала ее за плечи".
"Лицо ее раскраснелось от мороза. Ничуть не смущаясь, она радостно приветствовала Лори. В одной руке девочка несла блюдо, накрытое салфеткой, в другой – корзину, где сидели три котенка Бет".

Наконец, мистер Брук объясняется с Мег Марч.
"– Не бойтесь меня, мисс Маргарет, – произнес мистер Брук таким обиженным тоном, что Мег в смущении остановилась.
Она успела отметить про себя, что мистер Брук первый раз в жизни назвал ее полным именем. Ей это очень польстило, и на лице ее к краске, вызванной смущением, прибавился румянец удовольствия.
Стремясь сгладить впечатление от явно неучтивого приема, который она ему оказала вначале, Мег протянула мистеру Бруку руку".

"Мы все одинаковы. Везде мое отечество. Везде есть любовь, потому что везде есть трава, и есть корни, и увядшие листья".

Небольшой экспрессионистский, без хронологической стройности роман сербского классика Милоша Црнянского "Дневник о Чарноевиче" - это дивное, но очень специфическое произведение. Поэзия в прозе. Исповедь одного из "потерянного поколения" солдат Первой Мировой. Буквально - дневник, но без дат и последовательных описаний, как соединившиеся на воде, но намеренно не перемешанные, лужицы красок - те, которые при перенесении на бумагу получат название "эбру". Воспоминания о юности, всполохи настоящего, какие-то миражи - все пугающее и прекрасное. Он остался жив, но еще не повзрослел и не вернулся к жизни. Всё, им пройденное, сейчас кажется ему бредом, ирреальностью, жестокой шуткой. Все его поколение и едва ли не все человечество - теми, кому следовало умереть. Всем. Чтобы настал лучший век. Его тянет домой, но дом он ощущает уже везде, где есть заря и запахи земли. Его юность потеряна, но он пока не может ее отпустить. Он не умеет пока любить. Он остался жив, но ожить, выздороветь, стать человеком ему еще только предстоит.
Эта книга автобиографична, и в писателе, чей юношеский, в военной форме портрет помещен на одной из первых страниц, сразу узнаешь его героя. На более поздних снимках он так же красив, но у него изменился взгляд - стал не таким распахнутым, но глубоким и умным. А этот ранний его роман показался мне очень близким "Большому Мольну" Алена-Фурнье, только в произведении французского писателя, с той войны не вернувшегося, мечта осталась юношеской мечтой, не соединившись с миром. Как хотелось бы мне обсудить обе эти книги с кем-то старше.

На триста тридцать третьей странице романа Нейла Уильямса "Четыре письма о любви" наконец-то выглянуло солнце. И книга стала волшебной. И такой же удивительной, как "История дождя". В ней проявилось то, что можно было бы назвать магическим реализмом, не будь эта проза ирландской - а мне кажется, что в Ирландии просто-напросто особый мир, в котором туманы, дожди и темные волны океана накрепко сшиты с волшебными сказками.

Если еще вчера утром меня выводили из себя мужчины-бездельники, наполнявшие книгу, некоторые из которых были гениями, чьи творения еще не узнанными уничтожал случай, другие - безвольными неудачниками. И вдруг все встало на свои места: те, кто не вписывались в реальность, оказались в своем созидающем безумстве правы, а никчемность прочих создала необходимый контраст.

У меня впереди семьдесят страниц - только семьдесят, и мне так не хочется покидать ирландские острова.

Среда?! Как среда?! А, ну ладно, тем ближе выходные. Время до короткого отпуска я считаю рабочими днями, а рабочие дни разбавляю свежим воздухом и слегка хлорированной водой бассейна. Но отдыхать-то некогда - в субботу в городе опять какой-то фестиваль, и мы не можем его пропустить, а вечерами держится отличная погода - если уж кто-то зовет гулять, то дома не усидеть.

Вчерашнюю мою прогулку подсластили не только запахи шиповника и жасмина, но и конфеты с музыкальным названием "Соната" - подарок подруги, которой накануне я подарила найденную у букинистов книгу про Марии Каллас. Вот такой мелодичный дружеский обмен.
Позавчера отмечался Всероссийский День библиотек, и очень кстати мне подкинули цитату знаменитого библиофила и библиографа С.А. Соболевского из книги В.В. Кунина "Библиофилы пушкинской поры":

"Моя библиотека, - писал он, -... есть отражение моей умственной жизни, т.е. я покупал те книги, которые мне были нужны для изучаемого в данный момент предмета, и оттого происходит в ней совершенное отсутствие всякой непросмотренной книги (не говорю "непрочитанной", потому что есть тысячи книг, которые никогда не читают, но которые держат для какой-либо справки). Просмотреть книгу * у меня значит познакомиться с ее содержанием настолько, чтобы узнать, чего мне в ней искать можно". Под такими словами собирателя могли бы подписаться все ученые, все писатели, все, кто использует книгу как инструмент для работы. Это кредо Соболевского-библиографа, Соболевского-поэта, Соболевского-путешественника, и менее всего такой подход был свойствен библиоманам или даже библиофилам - в прежнем понимании этого слова, т.е. людям, любящим "книгу для книги".

Я искренне люблю "книгу для книги" и получаю удовольствие не только от содержания, но и от качества издания, от обложки, иллюстраций, от самого материала, из которого изготовлена книга. В особенности такими "книгами для книг" для меня до поры будут являться детские издания, собранные дома в неплохую уже коллекцию, - но только до поры, потому что собираются они с надеждой на детей. В остальном же наша немаленькая и горячо любимая домашняя библиотека отвечает приведенной цитате. Для многого сейчас есть интернет, но многие же книги, изданные в советское время и содержащие полезные сведения, в электронном виде не найдешь, да и читать их приятнее всего на бумаге.
Ну а я все еще читаю Нейла Уильямса, и это савная книга. В ней, как и в "Истории дождя", есть удивительные отцы, из тех, кого любишь из-за их невозможных, немыслимых и не согласующихся со здравым смыслом странностей, и удивительные женщины, которые, в общем-то, самые обыкновенные, но только если не заглядывать в их душу и не испытывать на себе их волю и природную мудрость. Все это Уильямс заключил, по сути, в одной фразе:

"Жены сами создают себе мужей. Они берут грубое сырье – ту неуклюжую, действующую из лучших побуждений молодую энергию, в которую влюбились, – и начинают не спеша обрабатывать этот сырой материал, пока лет через сорок кропотливого труда из него не получается мужчина, с которым женщина может жить".

Мне хотелось бы узнать, почему писатель снова и снова создает таких персонажей, и почему мы каждый раз видим их глазами детей.

Ах, вот еще о детях. Вчера я встретила двух девочек-близнецов. Насколько же они, одинаковые внешне, отличались по характеру! Одна из них бежала навстречу маме и нежно и счастливала кричала "Ма-ма!", а вторая, бойкая и практичная, тут же отправилась обследовать окрестности, забыла про сестру, вспомнила, спросила у папы, где она, и, когда тот ответил, что "Женя побежала навстречу маме", Женина близняшка неспешно отправилась следом и первым делом сказала "Мама, пойдем на площадку".

Будьте внимательны! В увядающих маках может прятаться маленькая любовно-приключенческая история с восточной красавицей и испанским грандом.

И еще одни выходные позади.
Я, как всегда, не успела отдохнуть, но накопила многое множество впечатлений. Мне кажется, я даже в юности так активно не проводила время, хотя в ту пору не было и такого разнообразия мероприятий и гулятельных мест, а сама я была с ушами занята учебой, восточными танцами и "Призраком оперы" с "Нотр Дамом". Сейчас же я чувствую себя беззаботной и не могу представить, что в моем возврасте моя мама не бегала все выходные по концертам, спектаклям, выставкам и кафешкам, а всецело занималась домом и детьми и в обилии читала дамские романы, что почему-то злило папу. :))) Впрочем, все, что читаю я, он считает такой же ерундой, и поэтому последнее приобретение - китайский фантастический роман "Задача трех тел" - я ему не показывала.

Ну так вот, в минувшие дни я успела перепорхнуть из книжного на фестиваль, из парка в театр, из музея на набережную, все посмотреть, все попробовать, потанцевать, поплавать, походить пешком и порулить.

( "Любовь - это так красиво"Свернуть )

Майская гроза отгремела, акации цветут, птицы поют, погода расчудесная, и наконец-то пятница.

В последние дни я все время чувствую себя уставшей: просыпаясь, приходя на работу, на работе, уходя с работы, дома и на прогулках... и на лекцию вчера не попала, потому что не нашла в себе сил. Может, и напрасно, потому что это была лекция о буддизме в России восемнадцатого века и о буддийской коллекции Кунсткамеры. Накануне была другая лекция, об истории буддизма в Индии, Тибете и Монголии. Интереснее всего было слушать про всяческие детали в истории Будды, про 12 звеньев сознания, перерождение с трех благих и трех дурных мирах, про два течения буддизма (хинаяну и махаяну)  и про иконографию (а буддийские свитки-иконы называются танка, или тхангка), поскольку буддийские иконы концептуально очень напоминают византийские и, как следствие, православные. Я вообще не задумывалась над тем, что буддийское искусство в Индии пошло от античного греческого. И все эти параллели с непорочным зачатием, искушениями, детьми в плывущих по реке корзинах и проч., заимствования сюжетов одних религий из религий других... Чем больше я знакомлюсь с подобными материалами, тем большим атеистом, в смысле непринадлежности ни к какой конфессии, становлюсь. Зато я наконец-то разобралась с тем, кто такие бодхисаттвы.
А вы знали, что волосы Будды были цвета меда, что первую его проповедь после просветления слушали олени, что изначально Будду не изображали буквально, как человека, а использовали различные символы, например, колесо, что символом нирваны является полная Луна, и что, если Будда изображен лежащим на правом боку, подложив под голову руку. он не спит - это изображение его кончины? Его сознание покинуло тело, и тело было предано огню, после чего разделено на восемь драгоценных частей и помещено в ступы.

Вот еще несколько занимательных фактов.

Число 108 для буддистов сакральное, и даже в их четках столько же звеньев. "Далай-лама" переводится как "лама океана/моря". В Монголии можно увидеть двенадцать одинаковых фигур Будды, созданных Богдо-гэгэном I Дзанабадзаром, и у каждой фигуры, канонически почти не отличимой от остальных, неуловимо меняется выражение лица. Кстати, сейчас растет маленький Богдо-гэгэн X - третье после Далай-ламы и Панчен-ламы лицо в тибетском буддизме. И все три главы тибетских традиций - суть перерождения своих предшественников.

Все это очень интересно в культурологическом плане, но на лекции присутствовало, как оказалось, немало всяких серьезно увлеченных йогом и иже с ней, так что в конце они начали задавать вопросы... Да нет, интересно, но зачем спрашивать о том, что, судя по репликам, им уже известно? Просто порисоваться перед публикой?

А у лектора довольно своеобразная манера проглатывать имена, и без того непривычные русскому уху, и концы фраз, так что о чем-то приходилось догадываться по контексту, а что-то невольно пропускать мимо сознания. Зато мне запомнилась его реплика о том, что лучшим романом, написанным об Индии он считает "Кима" Киплинга. Надо бы проверить.))

В общем, усталость и все прочие факторы, включая вечерний ливень сложились в том, что я никуда не пошла и смотрела с папой хоккей. Это было увлекательно, и наши молодцы, а за швейцарцев на последних в матче долях секунды получивших в свои ворота шайбу от Канады, было обидно. Но фантастика же!

Потом я пыталась читать "Четыре письма о любви" Нейла Уильямса. Книга прекрасная, и с первых же страниц у меня возникло ощущение, что это такой же подарок мне, читательнице, как и "История дождя". Это не любовь с первых строк, но безусловное глубокое очарование. Вот только из-за усталости я никак не могла сосредоточиться и поминутно отвлекалась. Странное беспокойное состояние, от которого есть только одно снадобье - полноценный отдых от всего привычного.

Отдых будет через две без малого недели, но мысленно я уже уехала.

А у нас опять гроза.

Экслибрисы, личные владельческие знаки оладателей книг, заворожили меня еще при самом первом знакомстве - в детстве на выставке в Пушкинской библиотеке. Я не вполне понимала их предназначение, но было что-то удивительное в названии и в маленьких листках с замысловатыми, символическими рисунками. Мне было лет одиннадцать, и до того времени я ни разу не держала книг с вклеенными экслибрисами.

В двенадцать я увидела такую в гостях у собирателя истории нашего рода, Николай Дмитриевича Можарова, и мне безумно захотелось иметь собственный экслибрис.

Спустя десять лет я нарисовала его, но правильный экслибрис - это особый оттиск, а у меня под рукой были только наточенный карандаш, сканер и принтер. Впрочем, в несколько книг я экслибрис вклеила и, может, когда-нибуь, выбрав другой рисунок, сделаю экслибрис домашней библиотечной традицией.

Как-то в букинистическом мне попалось старинное английское издание репродукций Тернера с экслибрисом на форзаце, и я до сих пор жалею, что не приобрела его - стоило оно до смешного  дешево.

Существуют коллекционеры экслибрисов, и у одного из них я в прошлом году приобрела несколько, потому что они были созданы для библиотек людей с фамилией Можаровы. Кто они были, в каких городах и являются ли родственниками нашей ветви семьи, выяснить не удалось.

А рассказываю я все это к тому, что на выставке из фондов белгородского Литературного музея увидела небольшую коллекцию очень разных и, по-моему, очень интересных экслибрисов, созданных художником-гравером Е.Г. Синиловым в 1976-1986 годах, и хочу поделиться увиденным с вами.

Итак, бумага, линогравюра, рукопись.
( Девять книжных знаковСвернуть )

Проснувшись вчера, я пыталась сообразить, начало недели наступило или ее конец. Очень уж хотелось полениться и поваляться, но уже звонил будильник и у меня уже был запланирован заплыв.
Опытным путем установила, что рано утром в субботу мне работается по дому легче, чем вечером после работы, и что иногда надо устраивать себе сонное утро воскресенья: никакого бассейна, а только взбитая хорошенько подушка, распахнутое в утреннюю прохладу окно и увлекательное чтение в совершенной, если не считать птичьих голосов, тишине.N.B. О книге: Уинстон Грэм, "Полдарк", книга первая "Росс Полдарк". Я знаю, что есть такой сериал, костюмный, с отличными британскими актерами и очень популярный, и потому еще в декабре купила при случае роман-первоисточник в мягком переплете. Повествование увлекательное. читается легко, да еще и место действия - заочно, по многим и многим книгам любимый Корнуол. Но я-то была уверена, что роман один - на четыреста с хвостиком страниц мелким шрифтом, - а их двенадцать. Это даже больше, чем я прочитала у Гэблдон. Что ж, дочитаю до конца первый и только тогда подумаю о продолжении.

А вот сегодня я так и не заставила себя идти в бассейн: собралась, сложила вещи, убрала постель и никуда не пошла, потому что накануне до полуночи смотрела хоккей, потом читала, и утром мне смертельно хотелось спать и очень не хотелось устраивать встречу порезанной накануне руке с хлорированной водой. Так и провалялась целый час, почитывая статьи Максима Кантора из "Story".
Впрочем, у меня есть маленькое оправдание прогулу: читать в последние несколько дней было особенно некогда, и я немножко наверстываю упущенные минутки.

В четверг я слушала фортепианный концерт: прелюдии и этюды-картины Рахманинова, а на бис -
вторая венгерская рапсодия Листа с каденциями Рахманинова. Музыка - это счастье, когда она держит тебя за руки, и прикасается к твоему сердцу, и обращается к твоему разуму, когда звучит рояль, когда концерт посвящен Рахманинову, когда его произведения исполняет Андрей Ярошинский и когда у музыканта есть чувство юмора.
В пятницу приходил мастер от интернет-провайдера,  был он очень похож на Корморана Страйка из сериала.

А в субботу проходила долгожданная Ночь музеев. Мы не остались в стороне и гуляли часов пять: живопись, музыка, фестиваль "Белгородская сирень" и так далее. Подробности с картинками - под катом.

( С музея по снимку, традиционный Ван Гог, музыка, Дед Мороз и я в шляпке с вуальюСвернуть )

Удивительные дела!

Среди художников, всегда вызывавших у меня отторжения, - Эдвард Мунк. В  прошлую пятницу я случайно посмотрела по "Культуре" документальный фильм "Пусть Крик будет услышан" и едва ли не влюбилась в некоторые полотна.
А альбомов Чюрлёниса у меня теперь два, но один я потом подарю, наверное. Как ни странно, у них с Мунком есть что-то общее - возможно, дело в том, что они были современниками и уроженцами холодной северной Европы, но непростые их судьбы совсем по-разному, мне думается, повлияли на их живопись. Мунк будто бы боялся человеческих лиц, человеческих глаз и в каждом их них видел не жизнь, а смерть, а у Чюрлёниса, напротив, всё - таинство жизни. Чюрлёнис смотрел в будущее, а Мунк - внутрь себя.
И еще я прочла небольшой материал про замечательного художника и гениального педагога Павла Петровича Чистякова, наставника Серова, Репина, Поленова, Врубеля, Крамского, Сурикова, Борисова-Мусатова, Грабаря - целой плеяды великих живописцев. Учителем он был жестким, но в учениках находил то, что они порой и сами еще не знали о себе, - их собственные пути и темы в искусстве.

"Павел Петрович был враг шаблона, - вспоминал Васнецов. - Он никогда не держался единой для всех программы. Наоборот, он каждому отдельно умел указать дорогу к дальнейшему индивидуальному развитию. Он был посредником между натурой и учеником, ничего не навязывая, и каждый, уразумевший его взгляд, чувствовал под ногами прочную почву".

Чистяков стремился передать ученикам "новое в азбуке". Говаривал, например, "Так натурально, что даже противно" и тут же пояснял: "Не надо стараться написать всё точь-в-точь, а всегда около того, чтобы впечатление было то самое, как в природе". В премудростях ремесла, основах профессии он был внимателен и строг, следил, чтобы ученик, каждый, и особенно - даровитый, "исполнял закон".
Или вот любопытное: "Рисунок, если можно поставить так вопрос, — это мужская часть, мужчина. Живопись — женщина. Всё мужественное, твердое, устойчивое, благородное в искусстве выражается рисунком. Всё нежное, ласкающее глаз, нервы, всё, на первое впечатление сильно нравящееся, выражает собою живопись"
А я ведь должна была читать об этом мастере у Волынского в "Лице времени"! Эта книга, еще папина, с юности стоит у меня на полке, и неоднократно я к ней обращалась. И "Джованнину, сидящую на подоконнике" очень люблю. Но вот ведь запамятовала.

До Белгорода добрались дожди, но воздух теплый и напоен запахами цветущих сиреней. Вечерами, во время прогулок, вспоминается Врубель, но сейчас, пожалуй, мне будет чуть-чуть не до живописи - приехали гости.
С подарками, что необыкновенно приятно, особенно тем, что среди них - вещица, напоминающая о моем прадедушке: хитрая деревянная коробочка для папирос, которую прадед подарил когда-то дяде Леше, папе навещающих нас в эти дни тетушек. Папиросы нужно было набивать самостоятельно - виргинским табаком, выращивавшимся в Абхазии и ферментировавшимся на табачной фабрике, когда-то располагавшейся недалеко от нашего сухумского дома. Это было лет пятьдесять назад или больше, и как же приятно держать в руках эту простую, строгую, но красивую вещицу, как делал это мой прадед.
Гости - это праздник. За ответными подарками мы заезжали на днях в одно давно знакомое нам место, и там спросили: "Ваши родные, наверное, часто приезжают?" Но нет, гораздо, гораздо реже, чем хотелось бы, просто мы немного консервативны в выборе памятных вещиц.
К приезду тетушек мы сохранили еще не разрезанными один из куличей и большую вертуту, хотя получилось это случайно и, видимо, ценой ненабранных лишних килограммов. И это ли не повод поделиться и вами пасхальными фотографиями. Их достаточно много, не обессудьте. Зато вы сможете со всех сторон полюбоваться нашим пасхальным убранством. Жаль, что не попробовать - я бы с радостью всех угостила.
( ПраздникСвернуть )

Майские выходные были очень разными по настроению, погоде и занятиям. Начались они холодами, дождями и ветром, а закончились удивительным теплом, многоцветием и ласковой погодой. Я много плавала, много ленилась, ничегошеньки не делала полезного, а вместо этого получила массу впечатлений.

Первого числа меня впервые остановил постовой. Вернее, не меня, а машину в левом ряду, но я тоже на всякий случай остановилась. Меня поздравили с праздником и пожелали хорошей дороги... и вообще это оказался мой однокурсник. :) Вообще я много времени провела в эти дни за рулем, до идеала ой как далеко, но опыт - серьезная, как выясняется, штука.

Второго я купила джинсы-клеш и кастрюлю для молока, а вечером гуляла с подругой. В свитере, теплой куртке, перчатках и - на всякий случай - с шапкой в сумке.

Третьего спала. Погода была восхитительная, но я все пропустила.

Четвертого в городе проходил арт-фестиваль, и я, конечно, была там - фотографировала, гуляла, дышала, то и дело встречала знакомых и друзей, сидела на набережной, приобрела ненужные симпатичные штуки, половину которых тут же подарила. Забыла дома очки, поэтому, возвращаясь вечером, вела машину осторожно.

Пятого водила родителей и себя на выставку в художественный музей: живопись, графика, скульптура из собраний музеев области. К своему удивлению обнаружила, что лучшие коллекции - не в областном центре. Например, в Шебекино есть Герасимов, Добужинский, Шишкин и Мясоедов, а в Валуйках - Пименов и Налбандян. После выставки мы зашли в любимый ресторанчик, а потом в хорошей компании я гуляла до позднего вечера.

А еще у нас расцвела сирень!

Правда, на фото - пока только увядающие нарциссы. У меня рука не поднялась сразу их выбросить - такие они были прозрачные, хрупкие и нежные.

( Девять в приглушенном светеСвернуть )

Странный сон я видела сегодня под утро. В путешествии я должна была увидеть поразительный артефакт, созданный гением Леонардо, а, вероятнее всего, много древнее. Неиссякающий источник воды для всего человечества. Меня проводят в пещеру, в которую откуда-то сверху попадает дневной свет, вот-вот я должна увидеть этот источник - не музейный экспонат, а нечто большее, - но тут из ниоткуда появляется зубр и сбивает артефакт, очертания которого я даже не успела разглядеть. Его охватывает огонь. Кто-то отгоняет зубра криком, сбивает руками пламя, и сквозь него я вижу большое, в половину моего роста лицо античной богини, мраморное, черное от копоти, с подвижной гримасой боли. Потом лицо застывает, чернота становится графитовой, остается горестный изгиб губ. Выщербленная чаша в форме раковины морского гребешка, в которую изо рта богини, прежде неуловимо улыбавшегося, извечно текла чистейшая вода, одиноко, словно с укором, стоит в стороне. Источник иссяк.

На этой неделе я постараюсь заполнить ленту фотографиями пасхальных куличей, которые мы испекли на прошлой неделе, но пока будут только рассказы и цветы, да и те с небольшим опозданием, потому что за несколько теплых дней отцвели абрикосы и зацвели кружевные сливы, раскрылись белые свечи каштанов, нежно-зеленая дымка сменилась дивным зеленым маревом. Ах да, и по траве щедро рассыпались ярко-желтые одуванчики. Апрель - лучшее время года!
Чему радовались вы в минувшие выходные?

( Я - всему.Свернуть )Устала. Так и должно быть в праздник.

Сегодня тот самый день, когда из года в год, из десятилетия в десятилетие в нашей семье пеклись куличи. Иногда мы повторяли этот ритуал еще и в субботу, но в этом году волею судеб (т.е. из-за маминых пушкинского клуба и курсов французского) будем печь только завтра.
А сегодня вечером мне нужно будет приготовить все, чтобы на рассвете уже поставить опару: вымыть полы, достать, вымыть и высушить формы и большую выварку, в которой предстоит месить тесто, вырезать из пекарской бумаги кружочки по размеру донышек этих форм, просеять муку, достать разогреваться при комнатной температуре яйца и масло, разложить на диване подушки и покрыть их чистыми простынями (чтобы потом укладывать на них готовые куличи), вытащить выварку, в которой завтра нужно будет месить тесто, разложить на столе ложки, лопатки, сито, соду, соль, ванилин, сахар и куркуму.

Я знаю, что очень устану за завтрашний день, но этот труд - радостный. Это семейная традиция, знаменующая весну. И руки мои, покрасневшие от кончиков пальцев до запястий, и волосы, заплетенные в тугую косу, еще и в субботу будут пахнуть чудесным тестом.

Мы с мамой стараемся каждый год записывать всю последовательность действий и пропорции продуктов, потому что тесто само диктует, сколько ему нужно муки и прочего. Это ритуалы, и настрой, и упование, и напряжение, потому что тесто, пока оно поднимается нельзя беспокоить, нельзя шуметь, бегать и сердиться  но нужно следить за ним и любить его. А еще, пока не слишком устанешь, можно петь - любое тесто любит это.

В прошлом году я записала рецепт для одной из френдесс. Он сложный, требует многих часов работы, хороших продуктов и терпения. На всякий случай (вдруг кто-то хочет тоже пройти этот путь), я оставлю его здесь.

Итак!
( Наш семейный рецепт куличейСвернуть )

"Букшоп" ("Книжная лавка", 2017) - странный, спокойный и печальный фильм, в котором нет счастливого конца, потому что иногда даже самые решительные герои не способны перебороть систему. Это история о смелой молодой женщине, рано, из-за войны, овдовевшей и в память о муже решившей спустя много лет открыть в маленьком рыбацком городке книжный магазин. Правда, много лет пустовавший старинный дом с сырым подвалом и начисто отсутствующим отоплением вдруг оказался нужен богатой бездельнице, уже в летах, но молодящейся, по-светски лицемерной и тщеславной. Именно здесь она захотела устроить никому не нужный "центр искусств" - в глухой провинции, где есть рыба и школа, но из всех искусств ни одному, даже книгам, не находится места. Гарпия с идеальными манерами - противостоят таким невозможно, если у тебя самой нет когтей. Главная же героиня терпелива, добра и не ожидает от других подножек, - конечно, при таких качествах легко ей не будет.

На календаре - середина пятидесятых. Стиль нью-лук, шляпки и шелковые цветы в волосах - но это для тех, кому капитал и положение позволяют думать об искусствах, а не о работе. Стиль главной героини - прямые юбки, жакеты и скромные платья, а еще удобные туфли и резиновые сапоги. Отчего-то смотрится второе благороднее, и даже здесь, где героиня оказывается чуточку не такой, слишком непрактичной, с этими ее книгами - не ко времени и не к месту, она - часть естественного порядка вещей.

Тем временем городок живет рутиной, сплетнями, рыбным промыслом и чаепитиями с фруктовыми кексами. В нем есть люди попроще и много о себе думающая аристократия, есть бюрократы и бестолочи, подлецы и вполне симпатичные работяги, а еще, как и положено в старом английском местечке и в английском книге, экранизацией которой является "Букшоп", есть здесь фигура загадочная - пожилой джентльмен, отгородившийся от всего мира и читающий книги. Его играет Билл Найи, и из одного этого вы должны понять, как быстро героиня (Эмили Мортимер) прониклась к нему уважением и симпатией. Он, отшельник, первым прислал заказ на книги, а она отправила ему "451 градус по Фаренгейту",. Это могло бы стать началом романтической линии, но дело в том, что иногда истории случаются несвоевременно - то ли опаздывая к одним, то ли опережая жизнь других. "Вино из одуванчиков" Рэя Брэдбери, которое он очень хотел прочесть и в котором есть история мисс Элен Лумис и Билла Форестера, героиня вручить ему не успела.
Фильм снят очень красиво - лаконично по цвету, с гармоничным линиями и строгим построением кадра, с неласковым морем и каменистыми берегами, с книжными корешками, с одеждой, которая подчеркивает характеры так же емко и ненавязчиво, как приглашения на чай и сервировка. И сценарием, и режиссурой занималась Изабель Койшет, испанка, ее имя подходит фильму так же, как и имя композитора - Альфонсо Виллалонго. Оператор - из Франции. Сама картина - совместного производства туманного Альбиона, Испании и Германии, и при том он совершенно английский. В нем ничего почти не происходит, но это-то и заставляет смотреть его, переноситься в маленькую книжную лавку, разместившуюся в старинном доме, на берег холодного моря, в дом пожилого джентльмена.

Солнце здесь не частый гость, и оно явно не на стороне главной героини. Она может показаться серой, слишком наивной, слишком хрупкой, но все не совсем так. Она - английская роза (вы, возможно, видели Эмили Мортимер в фильме "Дорогой Фрэнки" - тогда мне ничего не нужно объяснять), но роза стойкая, несмотря на то, что жизнь дарит ей не так уж много счастья. Никаких сказок, только их силуэты и книги, в которых сосредоточен весь мир - стоит быть благодарной и за это, а, может быть, и за то, что одна разумная наблюдательная девочка, не любившая читать, оказалась единственной, кто решительно воспротивился банальной и хорошо знакомой каждому порядочному человеку несправедливости. Именно ее глазами спустя много лет мы видим эту историю.
Возможно, через какое-то время я прочту роман Пенелопы Фицджеральд и даже найду соответствующим рецензиям - блеклым, скучным и написанным хорошим языком, но фильм, с его сглаженностью детского воспоминания, с приглушенной цветовой гаммой, сбалансированным, во многом симметричным построением композиции, с уютными деталями, неспешностью, деликатностью и с тоской, которой ни в коем случае нельзя дать волю, с надеждой, которая не успевает стать чем-то большим, и волнами, обкатывающими самые острые камни на берегу, - этот фильм я вспомню с теплом.

Позади два дня знакомств, встреч, музыки и воздуха.

Семнадцать с половиной километров пешком в воскресенье, гудящие и стертые до безобразия ноги, наутро бассейн, чтобы гудело все тело.
Облака абрикосового цвета и солнечные форзиции по всему городу, поющие и стрекочущие птицы, небо высокое и живое - вбираю все это глазами, легкими и душой.
Новые знакомства, открытия в себе, маленькие приключения - незначительные, но для меня важные.
Я познакомилась с талантливой начинающей художницей-графиком, чья работа теперь есть и у меня. Вернее, сейчас нет - в мастерской для нее уже готовят приглушенно-розовый с серебряно-серым - точь-в-точь как вечернее небо - багет.
Познакомилась я и с новой музыкой. Вчера, уже вернувшись с работы домой, я получила предложение сходить на выступление мультиинструменталиста Андрея Ясинского. Конечно, согласилась.

В небольшом уютном зале звучали импровизации и мелодии, уже записанные прежде, и каждая была волшеством. Ханг, равдрам, можжевеловые флейты, пианино, ситар, калимба, даже мелодика - ведомые одним-единственные музыкантом, все эти инструменты рождали необычайную музыку. Космос и звезды, гармония и красота, особенно если закрыть глаза. Горели свечи, пахло специями, а звуки переносили меня в разные уголки мира, и к морю, и к подножию гор, возвращали в прошлое и обращались к будущему. После каждой исполненной мелодии звучала тишина - аплодисменты были отложены на самый конец вечера, и это было так же необычно, как и то, что музыкант играл босиком и, беря в руки очередной инструмент, рассказывал о нем, о путешествиях, о музыке, сыгранной в пещерах и высоко в горах, о тишине и неспешности и еще о том, что данный тебе талант следует отдавать, ведь принадлежит он не только тебе.Выступление было длинным, и после можно было прикоснуться к каждому из инструментов, хотя я не стала этого делать - после музыки не хотелось праздного любопытства. В одиннадцать после недолгой прогулки от театра к машине и сравнения впечатлений, я попрощалась с приятельницей и села за руль. Я не была уставшей, я была совершенно спокойной, хотя одна по темному городу никогда еще не ездила, и музыка тоже сыграла свою роль.
Сегодня я спала всего шесть часов. Сны были, но в последнеее я редко их запоминаю. В шесть тридцать солнце уже золотило корешки книг в моей комнате, и, потянувшись, я начала мой день - с улыбки, свежести утренней земли и воды, по которой я скользила, словно по шелку. А час назад я шла по упругой земле, здоровалась с теми, кто шел навстречу, и смотрела вдаль на город. Апрель - лучший месяц года, потому что сейчас все, и даже я сама, оживает.

Вечер. Абрикосовый цвет пахнет чуть пыльно и горьковато-медово. На пуховой перине облаков - задумчиво-спокойная луна. Вдали острым малиновым шпилем - что-то вроде Эйфелевой башни. Откуда-то доносятся смеющиеся голоса. Я возвращаюсь домой после спектакля - из театра, но одновременно и из Макондо, открытого Маркесом.
Невозможно дважды посмотреть один спектакль: другой приходишь в театр ты, другими - артисты. Вчера я осознала это вдруг - с удовольствием, восторгом, с предвкушением зрителя, который видит что-то поразительное - снова - в первый раз. (А в первый раз было вот так: ссылка.)

UNO - спектакль пластический, актеры не произносят, за исключением нескольких рвущих любовную ткань стихотворных строк, ни слова. Историю всех мужских и всех женских персонажей "Ста лет одиночества" Маркеса они рассказывают языком тел, и вчера вечером этот язык был дерзким, с искрящимися глазами героев, с ее мудрой наивностью, свойственной, возможно, каждой, независимо от возраста и времени, женщине, и мужским любопытством, отчасти жестким и испытывающим, пугающим и интригующим ее.

Она посмеивается над Его первобытностью, Он ликует, одержав верх в объятиях. Это может быть игра, а может - и нешуточная схватка. И эта история повторяется с тех древних времен, когда человек, еще не придумавший слов для одиночества, мог только выть, предчувствуя близость другого . Она будет происходить и впредь, даже если на всю планету останутся только два почти одинаковых и безмерно разных живых человеческих тела. Извечное притяжение и сопротивление, страсть и нежность, красное и белое, вода, орошенная под Его напором Ее кровью, и другая, кристалльно чистая, над которой Она рисует белой глиной, будто самой жизнью, крест - освящая и одновременно обрекая Его.
В этот момент рассказываемая история становится большим, чем одиночество или любовь мужчины и женщины, - это уже пьета, та первая микеланджеловская, где Дева Мария с покрытой белым мафорием головкой, юна, как и ее Сын, распростертый на ее коленях. И Он, рожденный, заимствовал ее плоть и кровь.

Спектакль наполнен символами - простыми и емкими. Это и два доминирующих, разграничивающих пространство спектакля цвета, и веревки, которыми соединяют себя герои и которые вчера сами управляли действом, запутываясь на руках и ногах, и светлячки, которых  дважды ловят герои - бесцельно вместе и, приобретя опыт, порознь - вживляя их в свои тела и так возрождаясь. (Она все больше подносит их к сердцу, на левое плечо, как звезду на плате, означающую сохраненную чистоту.)

И ныне, и присно... Как странно раскрылся этот спектакль. Как странно, что вся эта история - от зари человечества до его непроглядной ночи - вернулась в настоящее, с бельевой веревкой, тазами, будничными звуками и одиночеством, с которым мы приходим и уходим снова. Или все-таки с единением, которое принимаем взамен?

Угадайте, в какой области по ЦФО первой (и единственной) выключили отопление на два дня раньше срока и аккурат к похолоданию.
Конечно, в Белгородской.
Тут бы забраться под одеяло и, согревшись, сразу заснуть, но прежде я решила рассказать вам о прочитанном и посмотренном.
Впечатление первое. Очень милый индифильм "Городские птички" (2016) - без особого сюжета, но воздушный и теплый, про трех очень разных подруг в зимне-хмурой Москве, где все-таки есть место маленькому сумасбродству, забавным несуразностям, мечтам, обидам, будничной вежливости и ласковым улыбкам. И вот что здорово: эти героини узнаваемые.

Впечатление второе, книжное.

"Мир - это война!"
А война - это власть и деньги, и какое дело крупным рыбам до судеб маленьких народов, до истории, до спокойной жизни, наконец. Власть и деньги, а ради этого стоит сеять зубы дракона, называя их семенами гуманизма. Цинично, подло и совершенно безучастно.

Книга Михаила Поликарпова, переиздававшаяся уже не раз под разными названиями, - об этом, хотя, главным образом, она - о парнях, ехавших в братскую Югославию помогать тем, кто защищал право жить на своей земле и кого весь западный мир выставлял кровавыми чудовищами. Новое название издатели подладили под вышедший недавно фильм, но повествование заканчивается 1995 годом, почти оптимистично. Во всяком случае, с надеждой на хоть какой-то мир. Бомбежки девяносто девятого и Косово были впереди, а пока разгоралась гражданская, межэтническая. межконфессиональная война - и не нужно долго гадать, кто подбрасывал хворост с одной стороны и перекрывал воздух с другой.

Не скажу, что мне понравилось то, как написано, поскольку повествованию недостает глав, четко и сухо описывавших политическую обстановку, и довольно трудно без карт (в издании нет ни одной), по одним только описаниям представлять военные операции, а имена добровольцев, поскольку упоминались они довольно стихийно, остались для меня именами отдельно от их историй. Сами же истории рассказаны - и это несомненное достоинство книги - без художественных прикрас и описаний, а скорее в форме заметок. Отсутствие же выверенной стройности и строгости текста сделало книгу живой. Все-таки написал ее не просто публицист, а тот, кто и сам воевал в Боснии.

По нескольким существенным для меня причинами это было стоящее чтение.

Во-первых, я попыталась разобраться в историческом контексте. Он ужаснул меня - многое мне просто было неизвестно в силу того, что в те годы я была ребенком и нашу семью затронула другая война, порожденная тем же распадом СССР. Многое повторяется вновь и вновь, становясь все изощреннее в цинизме и жестокости. К концу книги я не могла отделаться от наивного сравнения всего творившегося в Югославии с "Голодными играми". Запад устраивал именно их. Все, что в трилогии Коллинз, особенно в третьей части, мне казалось самым книжно-надуманным, я прочла в документальной книге Поликарпова. И я все равно не могу понять, почему люди на такое способны.

Во-вторых, мне всегда казалось, что добровольцы, ехавшие в девяностые во все горячие точки, образовавшиеся из-за развала СССР, - это такие не то рыцари, не то Рэмбо: красивые, несгибаемые, с твердыми принципами, дисциплиной, военными или медицинскими знаниями. Словом, сверхлюди. А это просто люди, которым было не все равно, очень разные: мальчишки совсем, и взрослые мужчины, и те, кто искал себя, и те, кто от себя бежал, и те, кто к себе пришел, а еще те, кого там представить было бы невозможно, не знай ты, что они там были. Не сверхидейные, а неравнодушные.

Правда, меня смутило упоминание нескольких добровольцев, до Югославии воевавших в Абхазии, но на грузинской стороне. Этого я не понимаю, это как если бы они сперва были в отрядах хорватов или бошняков, и только потом перешли к сербам. У меня это в голове не укладывается. Хотя бы потому, что камертон той войны еще гудит - для нашей семьи в том числе. И в нашем городе - здесь, в России - стоит памятник добровольцу Дмитрию Эдуардовичу Чепенцу, герою Абхазии, погибшему там. Он посчитал своим долгом поехать туда, где творилась несправедливость. Почему другие, из книги Поликарпова, выбрав в Югославии сторону тех, кто защищался, в Абхазии встали на сторону нападавших?!

В-третьих, мне показалось, что воинского умения у сербов было так же мало, как и дисциплины, и согласованности действий сербских воооруженных сил и добровольческих соединений. Посоветовалась с папой - он придерживается такого же мнения. Хотя Запад и тут старался отрезать сербам все возможности слаженного и полнокровного наступления, одновременно вооружая их противников.

В-четвертых, я узнала новое о сербах вообще: книга - это все-таки русский взгляд изнутри. Мне вспомнился момент из фильма "Балканский рубеж", когда в Белграде в 1999 на мосту сербы устраивали митинги одновременно с рок-концертами. Они пели и они протестовали, и в этом не было противоречия. В каком-то советском фильме героиня с обреченностью пересказывает легенду о Тамерлане:

"Однажды Тамерлан осадил город и послал туда гонцов, чтобы взять с народа дань в виде мешка золота. Люди выплатили дань, и гонцы вернулись с мешком золота.
Второй раз Тамерлан послал гонцов за данью, но те вернулись с пустыми руками, сказав:
- Люди плачут, говорят, что у них больше ничего нет!
-Раз плачут, значит еще что-то осталось! - ответил Тамерлан и снова послал гонцов.
И действительно, гонцы вернулись с золотом, и Тамерлан их спросил:
- Как настроение у людей в городе?
- Люди смеются, песни поют, — ответили гонцы.
Тогда Тамерлан сказал:
- Ну, раз смеются, значит, действительно, ничего не осталось…"

И в фильме, и в одноименной книге это -  о сербах.

Наконец, в-пятых, это все-таки мужская книга. Мой наивный девичий мозг для такого мало приспособлен, я даже в видах вооружения плохо разбираюсь, а описанное - сугубо мужская материя, грубая, со своей суровой деятельной мужской романтикой и тем, что мне из уютной моей спаленки кажется немыслимым, а для всех этих ребят было сознательно выбранными военными буднями.

Так что эта не идеальная по форме, но насыщенная и личными оценками, и воспоминаниями, и собранными материалами о той войне книга - очень дельная по содержанию
Впечатление третье. Сегодня я взялась за потрепанную, хотя и не читанную никем до меня книжку публициста Леонида Жуковицкого "Помоги своей судьбе" из серии "Личность. Мораль. Воспитание". До этого в серии мне попадался другой публицист - любимый мной Евгений Богат, но и этот выпуск оказался удачным. Это разговор с современниками о деятельном поиске себя, о честном на себя взгляде - разговор не слишком мягкий, прямолинейный, но достаточно деликатный. Книга вышла в 1989 году, а ведь такое чтение и сейчас очень полезно.

После "Huis clos" Сартра и книги о войне в Сербии я утвердилась в ощущении надвигающегося на цивилизацию коллапса. Потому что колокола звонят по всем нам и крестовые походы неизбежно разворачиваются в обратном направлении. На смену цивилизациям однажды приходят варвары - это случалось не раз и не раз еще произойдет. Только я убеждена, что храмы никогда не горят просто так. Называйте это знамением или неслучайной случайностью, но не имеет значения, какая искра, вольная, невольная ли, разбудила огонь. История закладывает петлю, и мы отступаем в "средневековье".
"Тем чаще думал я: из тяжести недоброй // И я когда-нибудь прекрасное создам...", - Мандельштам писал это о парижском соборе. Недобрая тяжесть у творимого в мире.

Прощай же, прежний Нотр-Дам, который я никогда не увижу. Может, однажды мы, люди, все-таки создадим что-нибудь прекрасное.

"Ад - это другие", - заявил Сартр в своей пьесе "За закрытыми дверями". И он же постулировал: свобода, на которую обречен человек, есть, прежде всего, свобода выбора. К примеру, узник сам выбирает, смириться ему или бороться за свою правду. Также Сартру принадлежат высказывания "История любой человеческой жизни есть история поражения" и "Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния". Все это, а также то, что Жан-Поль Сартр был атеистом, в полной мере характеризует ситуацию, в которой оказались Жозеф Гарсен, Инес Серано и Эстель Риго, персонажи названой пьесы.
А оказались они и впрямь в аду с администратором, неработающей кнопкой его вызова, а также с трехместными камерами без окон, зеркал и зубных щеток. Никаких жаровен и плетей, поскольку, напомню, и бога никакого нет. Зато нет и случайности: сокамерники оголяют друг друга до самой сути, как червей. Они ведь уже не люди - их нет, они "отсутствующие", у них нет выбора, а при жизни выбор они сделали необратимый, и пусть бы только для себя, но нет, и для тех, кто зависел от них.

Гарсен - журналист-пацифист... трус, сбежавший от своих "принципов"... бабник, измучивший до смерти свою кроткую жену. Расстрелян. Загробный приговор - по совокупности выборов.

Инес - непривлекательная, на умная почтовая служащая, лесбиянка. Жила страданиями других. Увела у кузена возлюбленную. Два самоубийства, одно убийство.

Эстель - прелестное инфантильное создание, умершее от пневмонии. Отказалась бежать с бедным любовником от старого мужа. Высшая степень эгоизма. Чужая жизнь - круги по воде. Одно убийство, одно самоубийство.

В ад, даже атеистический, просто так не попадают. Да и свобода узника предполагает этого узника бытие. Умерший пребывает вне его. Отсутствует. Обрекает себя на безвременное, "бездверное", вне выбора инобытие, когда такие же другие, как и он, навсегда станут источником его мук. Осознание не даст избавления, приятие не дозволит перерождения. Потому что узники обретают болезненную взаимозависимость (без любви, но с жаждой), взаимную обнаженную потребность отдаваться своим палачам и самим быть для них палачами.

Впрочем, выбор предоставлен и здесь. Французский поэт и эссеист Франсис Понж, которого как-то процитировал Сартр, писал: "Человек - это будущее человека". Мы раскрываемся среди других, через них узнаем себя и преображаемся. Мы нуждаемся в хороших зеркалах, чтобы делать хороший выбор. Инес действительно предлагает Эстель стать ее зеркалом, но что проку в зеркале, которое существует только для себя и никогда - для других. "Ад - это другие", - заявляет Гарсен. Но другие могут стать и раем и, что важнее, жизнью, то есть поводом к "бытию-не-для-себя", вообще.

Но выбор, обращенный в будущее, персонажам неведом. Они несвободны своим прошлым и одновременно отрицают его. Дело в том, что, по Сартру, "свобода начинается по ту сторону отчаяния", а их инобытие отчаяния и, следовательно, свободы, лишено.
Столь длинная преамбула понадобилась мне для того, чтобы рассказать о сегодняшнем вечере. Моя кузина выиграла пригласительный на вечерний спектакль в театр "Спичка". Я собиралась составить ей компанию, но прежде чем приобрела билет, получила сообщение из театра об еще одном пригласительном - для меня. Это был очень своевременный подарок - сама я никак не решалась сходить на пьесу экзистенциалиста Сартра. А ведь она удивительно подходит к этому вечеру - сырому, холодному, неласково весеннему, на грани пробуждения и безжизненности. Так что театр начался даже не с вешалки - со стылого ветра, зеленого шума под свинцовым небом и пограничья сумерек.

Спектакль - как всегда, на высоте. Он в высшей степени стильный, ритмичный, обращенный к разуму, потому не вызывающий отклика эмоционального. Пьеса подана современно, из нее удалены несущественные детали, и точно так же в пространстве спектакля отсутствует лишний реквизит: никаких цветных диванов и бронзовых статуэток,задуманных Сартром, только три строгих стула, очертания "дверей", через который персонажи вошли к свою комнату (представьте вытянутый шестигранник, свободный в плечах), и той единственной двери, через которую - гипотетически - они могут выйти.

Трех главных персонажей, настолько не соотносимых друг с другом "в бытии", что в инобытии они образуют прочный треугольник созависимости, дополняет их "прошлое" - жена, возлюбленная, любовник. Эти фигуры появляются в первой сцене - "экспозиции", своеобразном саркастическом дефиле, - и в момент обнажения выборов главных героев. Последние, вероятно, ожидали, умерев, встретить именно их. Боялись этого. Впрочем, они и не встретят - слишком простой и очевидный путь избавления. Фигуры "прошлого" остаются только очертаниями. А вот роли эти, эпизодические, отсутствующие у Сартра и введенные в постановку режиссером, - довольно ярки. Особенно хорош спутник Эстель - сыграно элегантно, метко и лаконично. Браво!

Наблюдает за "отсутствующими" Коридорный - в черной хламиде, в какую могли бы быть обряжены ангелы, и с соответствующими манерами - ни мужскими, ни женскими, несколько экзальтированными. Но мы же говорим об атеистическом экзистенциализме, и Коридорный - скорее чиновник, умелый контролер в учреждении, где заключенные сами формируют воздаяние.
Сегодняшний спектакль - из тех, которые в полной мере обдумываешь только спустя несколько часов после аплодисментов, но то, что он сделан блестяще, ты понимаешь в момент, когда в начале гаснет свет, и я благодарна театру за оба этих открытия.

На могиле Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар на парижском кладбище Монпарнас принято оставлять прижатые камешками билеты на метро. Возможно, это своеобразные пропуска за закрытые двери бытия, крохотное материальное выражение поисков свободы и зеркалец, в которые они неосознанно всматриваются, стоя у надгробной каменной плиты, послужившей дверью для самого Сартра.

Несмотря на холод, в соседнем дворе распустились два абрикоса. Сама нежность!

Не знаю, какая сила подняла меня сегодня рывком в полседьмого и заставила сразу убрать постель, чтобы не лечь обратно. Я спала пять часов - накануне читала "Балканский рубеж" Ивана Наумова, вцепившись в книгу так, что с вечера даже со сном не пришлось бороться - спать не хотелось. Я бы и в кино второй раз сходила, но одной тяжело - я и в прошлый-то раз, выйдя из зала, ничего не видя и еле держась на ногах, шарила рукой по сумке в поисках глицина. Роман - условная замена. Формально это новеллизация фильма, но нет, с тем же историческим контекстом, частично с теми же персонажами, но другая история, и здорово написанная. Сразу становится понятно, почему в аннотации к фильму написана ерунда - это фабула романа. Наумов работал над сценарием, и, возможно, то, что стало книгой, было одной из первоначальных версий этого сценария. Не важно. Книга получилась, и я бы прямо сейчас все бросила и сидела-дочитывала. Даже утром, подскочив по будильнику, могла бы "пожалеть" себя и остаться дома - читать.
Но все равно отправилась в заплыв. Теперь тело гудит, голова работает, руки тянутся к лежащей на столе толстой книге, но я останавливаю себя волевым "первым делом - трудовые обязанности". До перерыва остается еще полтора часа.

Восхитиельный был вчера день! Очень теплый, очень яркий, полный впечатлений.
Он начася с бликов воды и больших солнцечных пятен, через которые так приятно проплывать, видя, как твоя тень скользит по дну бассейна следом за тобой.

За завтраком было вдруг решено ехать за город, в парк Маршалково. Очень кстати позвонила моя подруга, и мы подхватили по пути и ее. Надышались вволю, слушали птиц, вдыхали медовый запах пролесков, любовались ручьями, бабочками, синицами-лазоревками, дятлами и зябликами. Вбирали в себя все солнце и все счастье последнего мартовского дня.
Потом я отправилась в гости, где меня всячески баловали. И, наконец, завершился день неожиданно хорошим фильмом - "Зеленой книгой" с Вигго Мортенсеном. О том, как люди меняют друг друга, немножко возвышая, немножко приземляя, и как это одинаково нужно, чтобы быть собой, но в себе, как в улиточной ракушке, не застрять.

Суббота тоже была хорошей, но сумасшедшей - пришлось вдоль и поперек объехать весь город, и если бы вечером меня не вытянули погулять на свежем воздухе, я бы просто-напросто заснула, едва присев.

А перед сном были еще "Осенние свадьбы" 1967 года. Как же я люблю такие фильмы - о простом и человеческом.

Читаю рассказы Михайло Пантича. Все они - о не очень счастливых и, в общем-то, одиноких людях, живущих в Новом Белграде. Обыкновенные истории, неспешные, неяркие, повторяющиеся снова и снова, тысячи раз. Ничего особенного - такая же жизнь, как и везде. День за днем, от рутины к коротким праздникам или - со всем старанием - минуя их. Потому, наверное, читается с легкой тоской. Из-за узнавания, понимания и сочувствия, увы, бездеятельного.

"...все самые лучшие мысли, родившись однажды, продолжают существовать где-то вне нас, и совершенно отделившись от этого мира, на что им нужно известное время, сколько - не знаю, поднимаются к облакам и соединяются с вечностью".

У вас бывает такое, что один из персонажей книги с первого же упоминания вызывает необыкновенное участие и симпатию? У меня - постоянно, и, как правло, это не главные герои. В "Белых одеждах" таким человеком оказался Иван Ильич Стригалев, "Троллейбус", ученый-биолог, "вейсманист-морганист", верный науке, принципиальный, но бесхитростный, умный, человек чести, совершенно чуждый интригам, высокий и потому особенно беззащитный перед подлостью "лысенковцев". Вчера вечером (вернее, около двух часов ночи в конце весны в начале пятидесятых, но я-то прочла накануне) его арестовали и поместили в "шестьдесят второй дом", ЧК. У меня упало сердце. Как же так?! Как же его спасти, когда кругом мракобесие? И спасут ли?

Сегодня, плавая, я настолько углубилась в мысли о книге, пытаясь "переиграть" такую нелепую неудачу двух других персонажей, не сговариваясь, вывести Стригалева из-под удара, что потеряла счет времени. И на языке все время вертится "Солянум туберозум", "Солянум контумакс" - их гибрид вывел Иван Ильич.

А книга замечательная - и тема, и язык, и персонажи, и их взаимоотношения, и философские дискуссии, и исторический контекст. Но все же в голове до конца не укладывается: ради амиций, власти, бог знает чего еще уничтожать науку, гнобить несогласных с очевидным для ученых бредом, с подтасовками данных, с подгонкой на бумаге фактов под готовые выводы. Каким преступлением была вся эта "лысенковщина"! И пролезла же, всех вокруг уничтожила, изнутри вытравляла, да не на одно десятилетие уселась у власти. Мерзость.

Смотреть!

Тяжело, горько, выматывающе, больно, до невозможности дышать, до отдающегося в ушах сердцебиения, до напряжения от первой до последней секунды, до сжатых зубов, до льющихся - без сентиментальности, а потому что иначе можно закричать - слез. До того, что после дрожат и подкашиваются ноги. Смотреть!
Это сильное кино. Нужное. Правильное. В деталях жестоких и страшных, правдивых и даже в тех, которые зовутся "киношными". В параллелях, пронизывающих всю ленту. Правдивое в том, что нет пресловутого хэппи-энда. В том, что жизнь дорогого стоит - иногда дороже самой жизни. В том, что мир катится в тартарары еще быстрее, чем он делал это двадцать лет назад.
Я помню. Я всегда буду помнить девяносто девятый.

Сербия, мечта моя, да будет мир на твоей земле!

Итальянский анимационный фильм "Искусство быть счастливым" - о том, как важно жить в настоящем, и о том, что и надежда - это тоже бескрайнее настоящее с миллионом возможностей, среди которых одна - точно твоя. Он о душе, которая стремится к другой душе, но идет своим путем, и о том, что путь у каждого свой, но он пересекается с тысячами разных путей, и на таких перекрестках живут - в настоящем - дружба, любовь, искусство, печаль, открытия, противоречия, соразмерности и созвучия. А созвучия могут превращаться в музыку. И души могут, уходя, возвращаться вновь. Для того и нужна любовь. Мы боимся завтрашнего дня, потому что ничего о нем не знаем, мы ничего не знаем о смерти, но мы живем и умираем каждый день, а потом снова живем и умирает, и снова живем. И еще рождаются дети, узнают мир, и что-то в нем меняют, но только если делают то, что должны делать. Здесь и сейчас, сегодня - всегда сегодня.
Это необычная киноработа - она шумная, потому что итальянцы эмоциональны и разговаривают, то и дело крича, и она тихая, потому что самая восхитительная музыка тиха. А здесь музыка успокаивает и тревожит, вызывает протест и примиряет, спорит и соглашается. Она - акварельный фон, она - дождь, и она - солнце. Мы все очень ждем солнца, когда нескончаемый дождь смывает все, включая нашу жизнь. Солнце - настоящее, солнце - день сегодняшний, солнце - надежда на то, что все правильно в единственном из известных нам миров.
"Искусство..." нельзя смотреть уставшим, нельзя смотреть в переводе, нельзя смотреть, отвлекаясь. Оно неспешное, хотя и укладывается сюжетно в одни сутки. Ложится слой за слоем - как слова каждого из пассажиров неаполитанского такси, которым управляет главный герой, а потом оказывается, что это не слои, а лепестки, и они пропускают свет. Ну а ты должен стать созерцателем, чтобы увидеть их смысл и красоту. На мгновение, на время сна, быть может, и потом, увидев, ты сможешь все на свете поменять - у тебя ведь снова будешь ты, и все те, кого ты любишь. Тебе может показаться иное, но на самом деле они никогда не уходят насовсем - ты-то не ушел, ты здесь, а ты - это и они тоже. Один сосуд, один мир, одна жизнь.
Вот уж неслучайно фильм назван так же, как и книга Далай-Ламы - "Искусство быть счастливым". Старший брат главного героя стал буддийским монахом, но дело не в этом. Вы вообще верите в случайность? Я - нет. Может, счастливая мысль и впрямь ничего не стоит, как и мысль печальная, но, выбирая счастье, мы делаем правильный выбор, и для чего-то он определенно нужен.

Как хорошо, когда утро начинается с малинового рассвета, за которым следует час голубой воды в бассейне, немного Пратчетта в автобусе по пути на работу и песни "Аббы". а еще журчание мартовских ручьев и гомон почувствовавших перемены птиц.

Конечно, я уставшая после плавания, но мне так хорошо! Конечно, времени стало гораздо меньше, особенно для чтения, но я собираюсь вечером сходить на тренировку, а потом, может быть, еще раз поплавать. Конечно, сегодня холодный ветер, а солнце так неохотно выглядывает из-за плотных облаков. но все равно ведь весна - я даже в самой себе ее чувствую.

А смотрите, что мы с мамой нашли среди старых писем и открыток!

Физкультпривет!

Как прошли выходные? У меня так много впечатлений, что я субботу и воскресенье не заметила. Если бы я была рачительным блогером, то растянула бы рассказы на всю неделю, но я так не люблю. Поэтому слушайте (а потом и сами рассказывайте - я тоже не прочь послушать).

Первое и совсем даже не странное: мелькнувшая в пятницу весна снова сбежала. В субботу и воскресенье был морозец, а сегодня прямо с утра метель. Но зато было солнце, а еще через наш город мигрируют целые стаи дроздов-рябинников: они гораздо меньше и изящнее голубей, но побольше воробьев и относятся как раз к семейству воробьиных, с серо-коричневым оперением, с вытянутыми клювиками, и им очень нравятся наши рябины. Неспроста же им дали такое название: эти дрозды являются главными распространителя рябиновых семян.( Миядзаки, плавание и немножко о фотографииСвернуть )

Ну и, собственно, минутка тщеславия: одну из моих фотографий тоже включили в экспозицию. Приятно, потому что всего было конкурсантами было прислано около тысячи работ, а для выставки отобрали сто из них.

Фотография на память:

На этом и минутку тщеславия, и сам пост можно закончить. Напоследок только порекомендую один славный французский фильм, который краем глаза вчера пересмотрела - "Любовь без пересадок" («Amour & turbulences»). ("Послушай, клопик..." - "Я не клопик, я принцесса. Ты что, не видишь: у меня корона!")

Ирландская мудрость гласит: от души посмеяться и вволю выспаться — лучшие лекарства от любого недуга. На выходных постараюсь проверить. А пока... весна, кажется?
Кое-где видна земля с прошлогодней травой, кое-где текут ручьи. И снег тоже идет. И птицы поют. И пахнет не по-зимнему, а так, как я люблю - надеждой. На неделе я принесла в кабинет всевозможные веточки и расставила их в вазах на своем столе. Мои коллеги сперва сказали, что это дрова, но сегодня радостно сообщили, что "ух ты, там уже видно зелененькое", а я и так уверенно жду, когда распустятся почки и появятся клейкие листики и цветы. Думаю, в понедельник мы уже увидим чудо. Лично мне оно просто необходимо.

Современные издательства редко знакомят нас с литературными новинками, отличающимися своеобычностью и потому не обещающими широкий резонанс и, как следствие, коммерческий успех. Но есть литература, к которой неприменимы ни клишированные обложки, по которым легко угадать жанр, ни маркетинговые ходы, вроде отзывов известных персон и авторитетных журналов. По аналогии с некоммерческим кино ее можно было бы назвать авторской, инди-литературой (от англ. independent – «независимый»), и, к счастью, иногда она все-таки достигает русскоязычного читателя.

Пример тому - дилогия болгарской писательницы Эмилии Дворяновой. Это самобытная, в высшей степени странная и завораживающая проза. У нее никогда не будет массового читателя, ее не каждый станет читать дальше первых страниц хотя бы потому, что нелинейное и, на первый взгляд, бессюжетное повествование – удовольствие для редкого читателя.
( Читать дальше...Свернуть )

«…а от Святого Духа оторвалось перо. Была – были – была…

Боже.

- Бог призывает прошлое назад, смотри не развороши его снова…

смотри не развороши его снова».