Мы наконец-то выбрались в театр "Спичка" на "Человека" по ранней поэме Маяковского. Впечатления двойственные и недостаточно сильные для большого эссе, но Маяковский, несомненно, гений. Щенячье-незащищенное в этом большом красивом человеке (как любопытна эта данная от рождения мимикрия) странно сочеталось с его поэзией, мужественной, страстной, решительной, оглушающей и время от времени нежной, - как будто все несокрушимое в Маяковском концентрировалось только в его стихах.
Может, поэтому есть смысл в том, что Владимир Маяковский в спектакле говорит женским голосом. Все произнесенное - это поэт "изнутри". За обликом актрисы я явственно вижу его, стремительно идущего по Петрограду, внешне сурового, похожего на скалу, но все же малоотличимого от других таких же, а слышу при этом, как сгорает и разрывается он под этой оболочкой, как бросает вызов миру, вселенной, как хохочет над благолепием Небес, как отчаивается и ничего при том не страшится, даже смерти, и пророчески пишет "он здесь застрелился у двери любимой" (а смерти он всё ж боялся). И снова мимикрия: луч проектора отбрасывает на стену строки поэмы, но отдельные знаки и буквы останавливаются на лице актрисы - героя в женском обличье:
?
ать?
нова
дно
"Спасите!"Знаете, что написано на титуле поэмы?
"В. Маяковскiй.
ЧЕЛОВЕКЪ.
Вещь".
"Качественно опредмеченное желание человека, функционально символизируемое языком", - так определяет вещь некто В.В. Корнев в издании "Философия и педагогика" и тут же цитирует "Феноменологию духа" Гегеля: "Вожделение и достигнутая в его удовлетворении достоверность себя самого обусловлены предметом, ибо она есть благодаря снятию этого другого; чтобы это снятие могло состояться, должно быть это другое". В случае Маяковского "вещь" - и есть желание, вожделение, но не абстрактного материального "другого", а конкретной изолгавшейся Другой. Через любовь к ней он утверждает свое "Я есть" - вернейшую из достоверностей. "Гремит, // приковано к ногам, //
ядро земного шара", но Другой-то что за дело до этого грохота - для нее:
"звенит золотоворот
франков,
долларов,
рублей,
крон,
иен,
марок",
и вот, достоверный во всем, Маяковский навек, с океаном любви его, "заключен в бессмысленную повесть".
Поэма концентрированно эмоциональна, и в спектакле кажется нашпигованной словами: это маскулинный поток образов и мыслей, но, как любой поток, в цельности и устремленности своей он не хаотичен, и это уже женское. Двоякость Маяковского одну из нас поражает, у другой вызывает прилив нежности, третья, сравнивая, изучает, почему этот поэт и человек такой разный для каждого, кто любит его в его же стихах.
Наши с подругами мнения о спектакле разошлись: Л. была разочарована с первых минут и даже не аплодировала, Т. нашла недоигранными, неправдоподобными отдельные фрагменты, а я была заинтригована современным звучанием текста. Эту поэму я прежде не читала, иначе "внутри" я бы слышала другиеинтонации и ритм, ожидала бы экспрессию другого рода, но Маяковский прозвучал настолько современно, что, не зная автора, можно было бы сказать: это кто-то из молодых современных, нарочито громких, слишком быстрых. Поэтому рвано, поэтому скандально, поэтому не столько о любви, сколько о потреблядстве, и поэтому в конце - вытащенное из тела и топором искромсанное настоящее сердце - "клочок гнилого мяса". Не важно, что свиное. А, впрочем, важно - это тоже о нас.