Смотрю на небо - оно цвета моих любимых папиных рубашек. Смотрю в бумаги - понимаю, что вдохновения нет сосем. Ни работать, ни рассказывать ни чем-то вдруг, внезапно, безудержно увлекаться.

А у меня билеты на сегодняшнюю лекцию про китайский фарфор. Три билета для одной меня, потому что в последний момент все передумали идти. А я пойду, потому что лектор из Эрмитажа.

В городе все еще жарко, но уже можно жить. В кабинете - нельзя. Дома - очень даже неплохо. Только времени не хватает. И читать - тоже, и кино смотреть. Впрочем, кино будет в воскресенье - я все-таки иду на Миядзаки.

Из других впечатлений - выставленные в "Родине" иконы сербской художницы Саньи Миладинович и белгородская живопись из частных коллекций. Иконы очень красивы, ярки и нежны, и они сербские - разве могу я такое пропустить?! Живопись - разная, но много любимого мной Крайнова и даже его почти боттичеллиевская "Вечерняя песня". Он - вообще художник откуда-то из Возрождения.

Лимит новых выставок в городе Б., к сожалению, быстро исчерпывается, а, несмотря на тридцатипятиградусную жару, впечатлений всегда хочется еще. Вечером воскресенья я потащила маму и нашу гостью в "Спичку" на пластический спектакль "UNO" по Маркесу. Перед спектаклем режиссер, пробегая мимо меня, остановилась, поздоровалась и сказала "А вы уже третий раз приходите", а я-то все равно всегда кажусь себе вполне незаметной.

Да, я смотрела его в третий раз - это каждый раз немного новая история, и она еще как разгоняет кровь. Но мои девочки на выходе спросили у меня, что означало странное действо, которое они только что увидели, сообщили, что это было неловко, заумь и как-то рвано, и мне нечего было ответить, потому что, по-моему, такое или принимаешь со всей странностью, сюром и множественностью смыслов, или, в силу консервативности, не внутренне принимаешь вообще, но я слушала и хохотала от души, потому что не ожидала такой зрительской реакции.

Душно, хочется на улицу, потому что там ветер. Хочется переодеться в платье. Хочется нескольких светлых часов тишины и dolce far niente. Хочется вечером засыпать не сразу после того, как голова коснется подушки, а чуть-чуть погодя. Хочется, чтобы хотелось писать. Хочется влюбленности, пожалуй, потому что два года без прекрасной нервотрепки - что же это за жизнь! Хочется вдруг, внезапно найти себя.

Я разобрала свадебные снимки. Можно пожаловаться, что объектив совсем никуда не годится, заваливает горизонт уже на два градуса и не может фокусироваться. А можно вдруг поймать себя на мысли о собственной бесталанности и даже ей почти не огорчиться. Но невеста была прекрасна и будет, я надеюсь, столь же счастлива.

И вот еще о разном.

Пока нас не было, в Белгороде варварски обрушили мозаичное полотно художников Блинова и Поленова - замечательный образец советского монументального искусства.

Небольшое московское издательство "Достоинство" выпустило новую книгу Горана Петровича "Под осыпающимся потолком".

Через неделю в кино должны выпустить "Принцессу Мононоке", но местная киноафиша ее пока игнорирует.

Прямо сейчас я бы хотела оказаться внутри картин Клода Моне "Уголок сада в Монжероне" и "Пруд в Мондероне"... или в самом этом саду. (Репродукции мертвые, подлинники - само чудо.) В Москве и Питере открываются выставки коллекций Щукина и Морозова - везет вам, жители столиц.

И я добралась до 187 серии "Ситы и Рамы".

Июнь, жара, хочется хороших впечатлений, хороших разговоров и свежего ветерка. Первое - бассейн и управление авто. Второе - в дефиците. Третье - от кондиционера, хотя и он не особенно справляется.

Я очень ждала выходных, и проспала половину субботы и половину воскресенья, но зато в пятницу сходила на выступление местной группы, играющей фанк, и заодно отлично потанцевала.

Читаю медленно, но и книга к тому располагает - сборник "Четвертый лист пергамента" восторженного, деликатного, умного публициста Евгения Богата. Переписываю цитаты, любуюсь графическими заставками и поминутно обращаюсь к художественному собранию яндекс-картинок, потому что речь у Богата идет о произведениях искусства в залах Эрмитажа.
Фотографии из поездки я не только не разобрала, но даже бегло не просмотрела. Во мне еще живы впечатления и живые картинки: и солнце, и тени, и книги, и дома, и люди, и музыка, и даже чудесное ростовское мороженое.( Ростовские впечатления in briefСвернуть )

После таких насыщенных и ярких впечатлений разве захочется уезжать в привычный Белгород? А вот и захочется, потому что дома всегда лучше, чем где бы то ни было.

Чудесный Pinterest ежедневно присылает мне на почту всевозможные картинки по интересам: предметы интерьера в стиле ар-нуво, вечерние платья, фотографии ирландских волкодавов, кадры со съемок "Звуков музыки" и винтажную мангу, от которой я прихожу в совершеннейший, почти детский восторг. На днях среди таких картинок встретились иллюстрации мангаки Uchida Yoshimi к "Маленьким женщинам" Луизы Мэй Олкотт, и я просто не могу ими не поделиться.

Вот Мег, решив сделать на праздник нарядную прическу, осталась без своих чудесных локонов.
"Перед самым Новым годом гостиная Марчей опустела. Младшие сестры взяли на себя роль костюмерш, а старшие с их помощью сосредоточенно готовились к выходу в свет. Несмотря на то что наряды их не отличались изысканностью, облачение сопровождалось лихорадочной беготней, смехом, спорами, и, наконец, по всему дому разнесся запах паленых волос. Это Мег решила, что ей очень пойдут локоны. Джо вызвалась поправить прическу сестры горячими щипцами.
– Волосы всегда так дымятся при завивке? – полюбопытствовала Бет, которая взобралась на кровать и с интересом наблюдала за действиями Джо.
– Конечно! Это влага испаряется, – невозмутимо ответила Джо.
– И все-таки странный запах! Как курицу на огне палят, – заметила Эми и самодовольно поправила собственные кудряшки.
– Ну а теперь я сниму с нее папильотки, и наша Мег вся будет в мелких кудряшках.
Джо принялась снимать с Мег папильотки, но обещанных кудряшек не получилось. Папильотки снимались вместе с волосами! Выкатив глаза от ужаса, Джо аккуратно сложила бумажки с обгорелыми волосами на столик, и теперь Мег получила возможность воочию оценить результаты труда незадачливой парикмахерши".

А это эпизод на балу, когда у Джо и ее сестры Мэг была только одна пара хороших перчаток на двоих, а танцевать без перчаток, как известно, было дурным тоном. На том чудесном вечере Джо Марч и познакомилась с юным мистером Лоренсом, Лори.
"– Какая чудесная полька, – сказала она, легонько отбивая ногой такт. – Почему вы не танцуете?
– Ну, если вы пойдете… – И он отвесил ей полупоклон как настоящий француз.
– Ой, я не могу, – спохватилась Джо, – я ведь обещала Мег, что не буду, у меня… – И девочка замялась, не зная, стоит ли объяснять истинную причину".

Вернувшись с приема, Мег и Джо деляться своими впечатлениями с младшими сестрами.
"Стоило девочкам открыть дверь в спальню, как из смежной комнаты высунулись две головки в ночных чепчиках и сонными, но требовательными голосами проговорили:
– Расскажите про бал! Расскажите, пожалуйста!
Тут выяснилось, что Джо, пренебрегая, как назвала это Мег, хорошими манерами, набрала на празднике конфет для младших сестер. Уплетая конфеты, девочки внимательно слушали рассказ старших сестер про праздник, а потом, вполне умиротворенные, отправились спать".

Трагический момент: Эми сообщает Джо, что сожгла ее рукопись.
"– Можешь орать на меня сколько влезет! Все равно ты больше не увидишь своей дурацкой тетради! – рассердилась Эми.
– Как это не увижу?
– А так. Я ее сожгла.
– Сожгла?! – У Джо даже дыхание перехватило. – Мою сказку! Я столько времени писала ее. Я хотела закончить к приезду папы. Ты что, правда, сожгла ее?
Белая, как полотно, Джо грозным изваянием стояла над сестрой и по-прежнему цепко держала ее за плечи".
"Лицо ее раскраснелось от мороза. Ничуть не смущаясь, она радостно приветствовала Лори. В одной руке девочка несла блюдо, накрытое салфеткой, в другой – корзину, где сидели три котенка Бет".

Наконец, мистер Брук объясняется с Мег Марч.
"– Не бойтесь меня, мисс Маргарет, – произнес мистер Брук таким обиженным тоном, что Мег в смущении остановилась.
Она успела отметить про себя, что мистер Брук первый раз в жизни назвал ее полным именем. Ей это очень польстило, и на лице ее к краске, вызванной смущением, прибавился румянец удовольствия.
Стремясь сгладить впечатление от явно неучтивого приема, который она ему оказала вначале, Мег протянула мистеру Бруку руку".

"Мы все одинаковы. Везде мое отечество. Везде есть любовь, потому что везде есть трава, и есть корни, и увядшие листья".

Небольшой экспрессионистский, без хронологической стройности роман сербского классика Милоша Црнянского "Дневник о Чарноевиче" - это дивное, но очень специфическое произведение. Поэзия в прозе. Исповедь одного из "потерянного поколения" солдат Первой Мировой. Буквально - дневник, но без дат и последовательных описаний, как соединившиеся на воде, но намеренно не перемешанные, лужицы красок - те, которые при перенесении на бумагу получат название "эбру". Воспоминания о юности, всполохи настоящего, какие-то миражи - все пугающее и прекрасное. Он остался жив, но еще не повзрослел и не вернулся к жизни. Всё, им пройденное, сейчас кажется ему бредом, ирреальностью, жестокой шуткой. Все его поколение и едва ли не все человечество - теми, кому следовало умереть. Всем. Чтобы настал лучший век. Его тянет домой, но дом он ощущает уже везде, где есть заря и запахи земли. Его юность потеряна, но он пока не может ее отпустить. Он не умеет пока любить. Он остался жив, но ожить, выздороветь, стать человеком ему еще только предстоит.
Эта книга автобиографична, и в писателе, чей юношеский, в военной форме портрет помещен на одной из первых страниц, сразу узнаешь его героя. На более поздних снимках он так же красив, но у него изменился взгляд - стал не таким распахнутым, но глубоким и умным. А этот ранний его роман показался мне очень близким "Большому Мольну" Алена-Фурнье, только в произведении французского писателя, с той войны не вернувшегося, мечта осталась юношеской мечтой, не соединившись с миром. Как хотелось бы мне обсудить обе эти книги с кем-то старше.

На триста тридцать третьей странице романа Нейла Уильямса "Четыре письма о любви" наконец-то выглянуло солнце. И книга стала волшебной. И такой же удивительной, как "История дождя". В ней проявилось то, что можно было бы назвать магическим реализмом, не будь эта проза ирландской - а мне кажется, что в Ирландии просто-напросто особый мир, в котором туманы, дожди и темные волны океана накрепко сшиты с волшебными сказками.

Если еще вчера утром меня выводили из себя мужчины-бездельники, наполнявшие книгу, некоторые из которых были гениями, чьи творения еще не узнанными уничтожал случай, другие - безвольными неудачниками. И вдруг все встало на свои места: те, кто не вписывались в реальность, оказались в своем созидающем безумстве правы, а никчемность прочих создала необходимый контраст.

У меня впереди семьдесят страниц - только семьдесят, и мне так не хочется покидать ирландские острова.

Среда?! Как среда?! А, ну ладно, тем ближе выходные. Время до короткого отпуска я считаю рабочими днями, а рабочие дни разбавляю свежим воздухом и слегка хлорированной водой бассейна. Но отдыхать-то некогда - в субботу в городе опять какой-то фестиваль, и мы не можем его пропустить, а вечерами держится отличная погода - если уж кто-то зовет гулять, то дома не усидеть.

Вчерашнюю мою прогулку подсластили не только запахи шиповника и жасмина, но и конфеты с музыкальным названием "Соната" - подарок подруги, которой накануне я подарила найденную у букинистов книгу про Марии Каллас. Вот такой мелодичный дружеский обмен.
Позавчера отмечался Всероссийский День библиотек, и очень кстати мне подкинули цитату знаменитого библиофила и библиографа С.А. Соболевского из книги В.В. Кунина "Библиофилы пушкинской поры":

"Моя библиотека, - писал он, -... есть отражение моей умственной жизни, т.е. я покупал те книги, которые мне были нужны для изучаемого в данный момент предмета, и оттого происходит в ней совершенное отсутствие всякой непросмотренной книги (не говорю "непрочитанной", потому что есть тысячи книг, которые никогда не читают, но которые держат для какой-либо справки). Просмотреть книгу * у меня значит познакомиться с ее содержанием настолько, чтобы узнать, чего мне в ней искать можно". Под такими словами собирателя могли бы подписаться все ученые, все писатели, все, кто использует книгу как инструмент для работы. Это кредо Соболевского-библиографа, Соболевского-поэта, Соболевского-путешественника, и менее всего такой подход был свойствен библиоманам или даже библиофилам - в прежнем понимании этого слова, т.е. людям, любящим "книгу для книги".

Я искренне люблю "книгу для книги" и получаю удовольствие не только от содержания, но и от качества издания, от обложки, иллюстраций, от самого материала, из которого изготовлена книга. В особенности такими "книгами для книг" для меня до поры будут являться детские издания, собранные дома в неплохую уже коллекцию, - но только до поры, потому что собираются они с надеждой на детей. В остальном же наша немаленькая и горячо любимая домашняя библиотека отвечает приведенной цитате. Для многого сейчас есть интернет, но многие же книги, изданные в советское время и содержащие полезные сведения, в электронном виде не найдешь, да и читать их приятнее всего на бумаге.
Ну а я все еще читаю Нейла Уильямса, и это савная книга. В ней, как и в "Истории дождя", есть удивительные отцы, из тех, кого любишь из-за их невозможных, немыслимых и не согласующихся со здравым смыслом странностей, и удивительные женщины, которые, в общем-то, самые обыкновенные, но только если не заглядывать в их душу и не испытывать на себе их волю и природную мудрость. Все это Уильямс заключил, по сути, в одной фразе:

"Жены сами создают себе мужей. Они берут грубое сырье – ту неуклюжую, действующую из лучших побуждений молодую энергию, в которую влюбились, – и начинают не спеша обрабатывать этот сырой материал, пока лет через сорок кропотливого труда из него не получается мужчина, с которым женщина может жить".

Мне хотелось бы узнать, почему писатель снова и снова создает таких персонажей, и почему мы каждый раз видим их глазами детей.

Ах, вот еще о детях. Вчера я встретила двух девочек-близнецов. Насколько же они, одинаковые внешне, отличались по характеру! Одна из них бежала навстречу маме и нежно и счастливала кричала "Ма-ма!", а вторая, бойкая и практичная, тут же отправилась обследовать окрестности, забыла про сестру, вспомнила, спросила у папы, где она, и, когда тот ответил, что "Женя побежала навстречу маме", Женина близняшка неспешно отправилась следом и первым делом сказала "Мама, пойдем на площадку".

Будьте внимательны! В увядающих маках может прятаться маленькая любовно-приключенческая история с восточной красавицей и испанским грандом.

И еще одни выходные позади.
Я, как всегда, не успела отдохнуть, но накопила многое множество впечатлений. Мне кажется, я даже в юности так активно не проводила время, хотя в ту пору не было и такого разнообразия мероприятий и гулятельных мест, а сама я была с ушами занята учебой, восточными танцами и "Призраком оперы" с "Нотр Дамом". Сейчас же я чувствую себя беззаботной и не могу представить, что в моем возврасте моя мама не бегала все выходные по концертам, спектаклям, выставкам и кафешкам, а всецело занималась домом и детьми и в обилии читала дамские романы, что почему-то злило папу. :))) Впрочем, все, что читаю я, он считает такой же ерундой, и поэтому последнее приобретение - китайский фантастический роман "Задача трех тел" - я ему не показывала.

Ну так вот, в минувшие дни я успела перепорхнуть из книжного на фестиваль, из парка в театр, из музея на набережную, все посмотреть, все попробовать, потанцевать, поплавать, походить пешком и порулить.

( "Любовь - это так красиво"Свернуть )

Майская гроза отгремела, акации цветут, птицы поют, погода расчудесная, и наконец-то пятница.

В последние дни я все время чувствую себя уставшей: просыпаясь, приходя на работу, на работе, уходя с работы, дома и на прогулках... и на лекцию вчера не попала, потому что не нашла в себе сил. Может, и напрасно, потому что это была лекция о буддизме в России восемнадцатого века и о буддийской коллекции Кунсткамеры. Накануне была другая лекция, об истории буддизма в Индии, Тибете и Монголии. Интереснее всего было слушать про всяческие детали в истории Будды, про 12 звеньев сознания, перерождение с трех благих и трех дурных мирах, про два течения буддизма (хинаяну и махаяну)  и про иконографию (а буддийские свитки-иконы называются танка, или тхангка), поскольку буддийские иконы концептуально очень напоминают византийские и, как следствие, православные. Я вообще не задумывалась над тем, что буддийское искусство в Индии пошло от античного греческого. И все эти параллели с непорочным зачатием, искушениями, детьми в плывущих по реке корзинах и проч., заимствования сюжетов одних религий из религий других... Чем больше я знакомлюсь с подобными материалами, тем большим атеистом, в смысле непринадлежности ни к какой конфессии, становлюсь. Зато я наконец-то разобралась с тем, кто такие бодхисаттвы.
А вы знали, что волосы Будды были цвета меда, что первую его проповедь после просветления слушали олени, что изначально Будду не изображали буквально, как человека, а использовали различные символы, например, колесо, что символом нирваны является полная Луна, и что, если Будда изображен лежащим на правом боку, подложив под голову руку. он не спит - это изображение его кончины? Его сознание покинуло тело, и тело было предано огню, после чего разделено на восемь драгоценных частей и помещено в ступы.

Вот еще несколько занимательных фактов.

Число 108 для буддистов сакральное, и даже в их четках столько же звеньев. "Далай-лама" переводится как "лама океана/моря". В Монголии можно увидеть двенадцать одинаковых фигур Будды, созданных Богдо-гэгэном I Дзанабадзаром, и у каждой фигуры, канонически почти не отличимой от остальных, неуловимо меняется выражение лица. Кстати, сейчас растет маленький Богдо-гэгэн X - третье после Далай-ламы и Панчен-ламы лицо в тибетском буддизме. И все три главы тибетских традиций - суть перерождения своих предшественников.

Все это очень интересно в культурологическом плане, но на лекции присутствовало, как оказалось, немало всяких серьезно увлеченных йогом и иже с ней, так что в конце они начали задавать вопросы... Да нет, интересно, но зачем спрашивать о том, что, судя по репликам, им уже известно? Просто порисоваться перед публикой?

А у лектора довольно своеобразная манера проглатывать имена, и без того непривычные русскому уху, и концы фраз, так что о чем-то приходилось догадываться по контексту, а что-то невольно пропускать мимо сознания. Зато мне запомнилась его реплика о том, что лучшим романом, написанным об Индии он считает "Кима" Киплинга. Надо бы проверить.))

В общем, усталость и все прочие факторы, включая вечерний ливень сложились в том, что я никуда не пошла и смотрела с папой хоккей. Это было увлекательно, и наши молодцы, а за швейцарцев на последних в матче долях секунды получивших в свои ворота шайбу от Канады, было обидно. Но фантастика же!

Потом я пыталась читать "Четыре письма о любви" Нейла Уильямса. Книга прекрасная, и с первых же страниц у меня возникло ощущение, что это такой же подарок мне, читательнице, как и "История дождя". Это не любовь с первых строк, но безусловное глубокое очарование. Вот только из-за усталости я никак не могла сосредоточиться и поминутно отвлекалась. Странное беспокойное состояние, от которого есть только одно снадобье - полноценный отдых от всего привычного.

Отдых будет через две без малого недели, но мысленно я уже уехала.

А у нас опять гроза.

Экслибрисы, личные владельческие знаки оладателей книг, заворожили меня еще при самом первом знакомстве - в детстве на выставке в Пушкинской библиотеке. Я не вполне понимала их предназначение, но было что-то удивительное в названии и в маленьких листках с замысловатыми, символическими рисунками. Мне было лет одиннадцать, и до того времени я ни разу не держала книг с вклеенными экслибрисами.

В двенадцать я увидела такую в гостях у собирателя истории нашего рода, Николай Дмитриевича Можарова, и мне безумно захотелось иметь собственный экслибрис.

Спустя десять лет я нарисовала его, но правильный экслибрис - это особый оттиск, а у меня под рукой были только наточенный карандаш, сканер и принтер. Впрочем, в несколько книг я экслибрис вклеила и, может, когда-нибуь, выбрав другой рисунок, сделаю экслибрис домашней библиотечной традицией.

Как-то в букинистическом мне попалось старинное английское издание репродукций Тернера с экслибрисом на форзаце, и я до сих пор жалею, что не приобрела его - стоило оно до смешного  дешево.

Существуют коллекционеры экслибрисов, и у одного из них я в прошлом году приобрела несколько, потому что они были созданы для библиотек людей с фамилией Можаровы. Кто они были, в каких городах и являются ли родственниками нашей ветви семьи, выяснить не удалось.

А рассказываю я все это к тому, что на выставке из фондов белгородского Литературного музея увидела небольшую коллекцию очень разных и, по-моему, очень интересных экслибрисов, созданных художником-гравером Е.Г. Синиловым в 1976-1986 годах, и хочу поделиться увиденным с вами.

Итак, бумага, линогравюра, рукопись.
( Девять книжных знаковСвернуть )

Проснувшись вчера, я пыталась сообразить, начало недели наступило или ее конец. Очень уж хотелось полениться и поваляться, но уже звонил будильник и у меня уже был запланирован заплыв.
Опытным путем установила, что рано утром в субботу мне работается по дому легче, чем вечером после работы, и что иногда надо устраивать себе сонное утро воскресенья: никакого бассейна, а только взбитая хорошенько подушка, распахнутое в утреннюю прохладу окно и увлекательное чтение в совершенной, если не считать птичьих голосов, тишине.N.B. О книге: Уинстон Грэм, "Полдарк", книга первая "Росс Полдарк". Я знаю, что есть такой сериал, костюмный, с отличными британскими актерами и очень популярный, и потому еще в декабре купила при случае роман-первоисточник в мягком переплете. Повествование увлекательное. читается легко, да еще и место действия - заочно, по многим и многим книгам любимый Корнуол. Но я-то была уверена, что роман один - на четыреста с хвостиком страниц мелким шрифтом, - а их двенадцать. Это даже больше, чем я прочитала у Гэблдон. Что ж, дочитаю до конца первый и только тогда подумаю о продолжении.

А вот сегодня я так и не заставила себя идти в бассейн: собралась, сложила вещи, убрала постель и никуда не пошла, потому что накануне до полуночи смотрела хоккей, потом читала, и утром мне смертельно хотелось спать и очень не хотелось устраивать встречу порезанной накануне руке с хлорированной водой. Так и провалялась целый час, почитывая статьи Максима Кантора из "Story".
Впрочем, у меня есть маленькое оправдание прогулу: читать в последние несколько дней было особенно некогда, и я немножко наверстываю упущенные минутки.

В четверг я слушала фортепианный концерт: прелюдии и этюды-картины Рахманинова, а на бис -
вторая венгерская рапсодия Листа с каденциями Рахманинова. Музыка - это счастье, когда она держит тебя за руки, и прикасается к твоему сердцу, и обращается к твоему разуму, когда звучит рояль, когда концерт посвящен Рахманинову, когда его произведения исполняет Андрей Ярошинский и когда у музыканта есть чувство юмора.
В пятницу приходил мастер от интернет-провайдера,  был он очень похож на Корморана Страйка из сериала.

А в субботу проходила долгожданная Ночь музеев. Мы не остались в стороне и гуляли часов пять: живопись, музыка, фестиваль "Белгородская сирень" и так далее. Подробности с картинками - под катом.

( С музея по снимку, традиционный Ван Гог, музыка, Дед Мороз и я в шляпке с вуальюСвернуть )

Удивительные дела!

Среди художников, всегда вызывавших у меня отторжения, - Эдвард Мунк. В  прошлую пятницу я случайно посмотрела по "Культуре" документальный фильм "Пусть Крик будет услышан" и едва ли не влюбилась в некоторые полотна.
А альбомов Чюрлёниса у меня теперь два, но один я потом подарю, наверное. Как ни странно, у них с Мунком есть что-то общее - возможно, дело в том, что они были современниками и уроженцами холодной северной Европы, но непростые их судьбы совсем по-разному, мне думается, повлияли на их живопись. Мунк будто бы боялся человеческих лиц, человеческих глаз и в каждом их них видел не жизнь, а смерть, а у Чюрлёниса, напротив, всё - таинство жизни. Чюрлёнис смотрел в будущее, а Мунк - внутрь себя.
И еще я прочла небольшой материал про замечательного художника и гениального педагога Павла Петровича Чистякова, наставника Серова, Репина, Поленова, Врубеля, Крамского, Сурикова, Борисова-Мусатова, Грабаря - целой плеяды великих живописцев. Учителем он был жестким, но в учениках находил то, что они порой и сами еще не знали о себе, - их собственные пути и темы в искусстве.

"Павел Петрович был враг шаблона, - вспоминал Васнецов. - Он никогда не держался единой для всех программы. Наоборот, он каждому отдельно умел указать дорогу к дальнейшему индивидуальному развитию. Он был посредником между натурой и учеником, ничего не навязывая, и каждый, уразумевший его взгляд, чувствовал под ногами прочную почву".

Чистяков стремился передать ученикам "новое в азбуке". Говаривал, например, "Так натурально, что даже противно" и тут же пояснял: "Не надо стараться написать всё точь-в-точь, а всегда около того, чтобы впечатление было то самое, как в природе". В премудростях ремесла, основах профессии он был внимателен и строг, следил, чтобы ученик, каждый, и особенно - даровитый, "исполнял закон".
Или вот любопытное: "Рисунок, если можно поставить так вопрос, — это мужская часть, мужчина. Живопись — женщина. Всё мужественное, твердое, устойчивое, благородное в искусстве выражается рисунком. Всё нежное, ласкающее глаз, нервы, всё, на первое впечатление сильно нравящееся, выражает собою живопись"
А я ведь должна была читать об этом мастере у Волынского в "Лице времени"! Эта книга, еще папина, с юности стоит у меня на полке, и неоднократно я к ней обращалась. И "Джованнину, сидящую на подоконнике" очень люблю. Но вот ведь запамятовала.

До Белгорода добрались дожди, но воздух теплый и напоен запахами цветущих сиреней. Вечерами, во время прогулок, вспоминается Врубель, но сейчас, пожалуй, мне будет чуть-чуть не до живописи - приехали гости.
С подарками, что необыкновенно приятно, особенно тем, что среди них - вещица, напоминающая о моем прадедушке: хитрая деревянная коробочка для папирос, которую прадед подарил когда-то дяде Леше, папе навещающих нас в эти дни тетушек. Папиросы нужно было набивать самостоятельно - виргинским табаком, выращивавшимся в Абхазии и ферментировавшимся на табачной фабрике, когда-то располагавшейся недалеко от нашего сухумского дома. Это было лет пятьдесять назад или больше, и как же приятно держать в руках эту простую, строгую, но красивую вещицу, как делал это мой прадед.
Гости - это праздник. За ответными подарками мы заезжали на днях в одно давно знакомое нам место, и там спросили: "Ваши родные, наверное, часто приезжают?" Но нет, гораздо, гораздо реже, чем хотелось бы, просто мы немного консервативны в выборе памятных вещиц.
К приезду тетушек мы сохранили еще не разрезанными один из куличей и большую вертуту, хотя получилось это случайно и, видимо, ценой ненабранных лишних килограммов. И это ли не повод поделиться и вами пасхальными фотографиями. Их достаточно много, не обессудьте. Зато вы сможете со всех сторон полюбоваться нашим пасхальным убранством. Жаль, что не попробовать - я бы с радостью всех угостила.
( ПраздникСвернуть )

Майские выходные были очень разными по настроению, погоде и занятиям. Начались они холодами, дождями и ветром, а закончились удивительным теплом, многоцветием и ласковой погодой. Я много плавала, много ленилась, ничегошеньки не делала полезного, а вместо этого получила массу впечатлений.

Первого числа меня впервые остановил постовой. Вернее, не меня, а машину в левом ряду, но я тоже на всякий случай остановилась. Меня поздравили с праздником и пожелали хорошей дороги... и вообще это оказался мой однокурсник. :) Вообще я много времени провела в эти дни за рулем, до идеала ой как далеко, но опыт - серьезная, как выясняется, штука.

Второго я купила джинсы-клеш и кастрюлю для молока, а вечером гуляла с подругой. В свитере, теплой куртке, перчатках и - на всякий случай - с шапкой в сумке.

Третьего спала. Погода была восхитительная, но я все пропустила.

Четвертого в городе проходил арт-фестиваль, и я, конечно, была там - фотографировала, гуляла, дышала, то и дело встречала знакомых и друзей, сидела на набережной, приобрела ненужные симпатичные штуки, половину которых тут же подарила. Забыла дома очки, поэтому, возвращаясь вечером, вела машину осторожно.

Пятого водила родителей и себя на выставку в художественный музей: живопись, графика, скульптура из собраний музеев области. К своему удивлению обнаружила, что лучшие коллекции - не в областном центре. Например, в Шебекино есть Герасимов, Добужинский, Шишкин и Мясоедов, а в Валуйках - Пименов и Налбандян. После выставки мы зашли в любимый ресторанчик, а потом в хорошей компании я гуляла до позднего вечера.

А еще у нас расцвела сирень!

Правда, на фото - пока только увядающие нарциссы. У меня рука не поднялась сразу их выбросить - такие они были прозрачные, хрупкие и нежные.

( Девять в приглушенном светеСвернуть )

Странный сон я видела сегодня под утро. В путешествии я должна была увидеть поразительный артефакт, созданный гением Леонардо, а, вероятнее всего, много древнее. Неиссякающий источник воды для всего человечества. Меня проводят в пещеру, в которую откуда-то сверху попадает дневной свет, вот-вот я должна увидеть этот источник - не музейный экспонат, а нечто большее, - но тут из ниоткуда появляется зубр и сбивает артефакт, очертания которого я даже не успела разглядеть. Его охватывает огонь. Кто-то отгоняет зубра криком, сбивает руками пламя, и сквозь него я вижу большое, в половину моего роста лицо античной богини, мраморное, черное от копоти, с подвижной гримасой боли. Потом лицо застывает, чернота становится графитовой, остается горестный изгиб губ. Выщербленная чаша в форме раковины морского гребешка, в которую изо рта богини, прежде неуловимо улыбавшегося, извечно текла чистейшая вода, одиноко, словно с укором, стоит в стороне. Источник иссяк.

На этой неделе я постараюсь заполнить ленту фотографиями пасхальных куличей, которые мы испекли на прошлой неделе, но пока будут только рассказы и цветы, да и те с небольшим опозданием, потому что за несколько теплых дней отцвели абрикосы и зацвели кружевные сливы, раскрылись белые свечи каштанов, нежно-зеленая дымка сменилась дивным зеленым маревом. Ах да, и по траве щедро рассыпались ярко-желтые одуванчики. Апрель - лучшее время года!
Чему радовались вы в минувшие выходные?

( Я - всему.Свернуть )Устала. Так и должно быть в праздник.

Сегодня тот самый день, когда из года в год, из десятилетия в десятилетие в нашей семье пеклись куличи. Иногда мы повторяли этот ритуал еще и в субботу, но в этом году волею судеб (т.е. из-за маминых пушкинского клуба и курсов французского) будем печь только завтра.
А сегодня вечером мне нужно будет приготовить все, чтобы на рассвете уже поставить опару: вымыть полы, достать, вымыть и высушить формы и большую выварку, в которой предстоит месить тесто, вырезать из пекарской бумаги кружочки по размеру донышек этих форм, просеять муку, достать разогреваться при комнатной температуре яйца и масло, разложить на диване подушки и покрыть их чистыми простынями (чтобы потом укладывать на них готовые куличи), вытащить выварку, в которой завтра нужно будет месить тесто, разложить на столе ложки, лопатки, сито, соду, соль, ванилин, сахар и куркуму.

Я знаю, что очень устану за завтрашний день, но этот труд - радостный. Это семейная традиция, знаменующая весну. И руки мои, покрасневшие от кончиков пальцев до запястий, и волосы, заплетенные в тугую косу, еще и в субботу будут пахнуть чудесным тестом.

Мы с мамой стараемся каждый год записывать всю последовательность действий и пропорции продуктов, потому что тесто само диктует, сколько ему нужно муки и прочего. Это ритуалы, и настрой, и упование, и напряжение, потому что тесто, пока оно поднимается нельзя беспокоить, нельзя шуметь, бегать и сердиться  но нужно следить за ним и любить его. А еще, пока не слишком устанешь, можно петь - любое тесто любит это.

В прошлом году я записала рецепт для одной из френдесс. Он сложный, требует многих часов работы, хороших продуктов и терпения. На всякий случай (вдруг кто-то хочет тоже пройти этот путь), я оставлю его здесь.

Итак!
( Наш семейный рецепт куличейСвернуть )

"Букшоп" ("Книжная лавка", 2017) - странный, спокойный и печальный фильм, в котором нет счастливого конца, потому что иногда даже самые решительные герои не способны перебороть систему. Это история о смелой молодой женщине, рано, из-за войны, овдовевшей и в память о муже решившей спустя много лет открыть в маленьком рыбацком городке книжный магазин. Правда, много лет пустовавший старинный дом с сырым подвалом и начисто отсутствующим отоплением вдруг оказался нужен богатой бездельнице, уже в летах, но молодящейся, по-светски лицемерной и тщеславной. Именно здесь она захотела устроить никому не нужный "центр искусств" - в глухой провинции, где есть рыба и школа, но из всех искусств ни одному, даже книгам, не находится места. Гарпия с идеальными манерами - противостоят таким невозможно, если у тебя самой нет когтей. Главная же героиня терпелива, добра и не ожидает от других подножек, - конечно, при таких качествах легко ей не будет.

На календаре - середина пятидесятых. Стиль нью-лук, шляпки и шелковые цветы в волосах - но это для тех, кому капитал и положение позволяют думать об искусствах, а не о работе. Стиль главной героини - прямые юбки, жакеты и скромные платья, а еще удобные туфли и резиновые сапоги. Отчего-то смотрится второе благороднее, и даже здесь, где героиня оказывается чуточку не такой, слишком непрактичной, с этими ее книгами - не ко времени и не к месту, она - часть естественного порядка вещей.

Тем временем городок живет рутиной, сплетнями, рыбным промыслом и чаепитиями с фруктовыми кексами. В нем есть люди попроще и много о себе думающая аристократия, есть бюрократы и бестолочи, подлецы и вполне симпатичные работяги, а еще, как и положено в старом английском местечке и в английском книге, экранизацией которой является "Букшоп", есть здесь фигура загадочная - пожилой джентльмен, отгородившийся от всего мира и читающий книги. Его играет Билл Найи, и из одного этого вы должны понять, как быстро героиня (Эмили Мортимер) прониклась к нему уважением и симпатией. Он, отшельник, первым прислал заказ на книги, а она отправила ему "451 градус по Фаренгейту",. Это могло бы стать началом романтической линии, но дело в том, что иногда истории случаются несвоевременно - то ли опаздывая к одним, то ли опережая жизнь других. "Вино из одуванчиков" Рэя Брэдбери, которое он очень хотел прочесть и в котором есть история мисс Элен Лумис и Билла Форестера, героиня вручить ему не успела.
Фильм снят очень красиво - лаконично по цвету, с гармоничным линиями и строгим построением кадра, с неласковым морем и каменистыми берегами, с книжными корешками, с одеждой, которая подчеркивает характеры так же емко и ненавязчиво, как приглашения на чай и сервировка. И сценарием, и режиссурой занималась Изабель Койшет, испанка, ее имя подходит фильму так же, как и имя композитора - Альфонсо Виллалонго. Оператор - из Франции. Сама картина - совместного производства туманного Альбиона, Испании и Германии, и при том он совершенно английский. В нем ничего почти не происходит, но это-то и заставляет смотреть его, переноситься в маленькую книжную лавку, разместившуюся в старинном доме, на берег холодного моря, в дом пожилого джентльмена.

Солнце здесь не частый гость, и оно явно не на стороне главной героини. Она может показаться серой, слишком наивной, слишком хрупкой, но все не совсем так. Она - английская роза (вы, возможно, видели Эмили Мортимер в фильме "Дорогой Фрэнки" - тогда мне ничего не нужно объяснять), но роза стойкая, несмотря на то, что жизнь дарит ей не так уж много счастья. Никаких сказок, только их силуэты и книги, в которых сосредоточен весь мир - стоит быть благодарной и за это, а, может быть, и за то, что одна разумная наблюдательная девочка, не любившая читать, оказалась единственной, кто решительно воспротивился банальной и хорошо знакомой каждому порядочному человеку несправедливости. Именно ее глазами спустя много лет мы видим эту историю.
Возможно, через какое-то время я прочту роман Пенелопы Фицджеральд и даже найду соответствующим рецензиям - блеклым, скучным и написанным хорошим языком, но фильм, с его сглаженностью детского воспоминания, с приглушенной цветовой гаммой, сбалансированным, во многом симметричным построением композиции, с уютными деталями, неспешностью, деликатностью и с тоской, которой ни в коем случае нельзя дать волю, с надеждой, которая не успевает стать чем-то большим, и волнами, обкатывающими самые острые камни на берегу, - этот фильм я вспомню с теплом.

Позади два дня знакомств, встреч, музыки и воздуха.

Семнадцать с половиной километров пешком в воскресенье, гудящие и стертые до безобразия ноги, наутро бассейн, чтобы гудело все тело.
Облака абрикосового цвета и солнечные форзиции по всему городу, поющие и стрекочущие птицы, небо высокое и живое - вбираю все это глазами, легкими и душой.
Новые знакомства, открытия в себе, маленькие приключения - незначительные, но для меня важные.
Я познакомилась с талантливой начинающей художницей-графиком, чья работа теперь есть и у меня. Вернее, сейчас нет - в мастерской для нее уже готовят приглушенно-розовый с серебряно-серым - точь-в-точь как вечернее небо - багет.
Познакомилась я и с новой музыкой. Вчера, уже вернувшись с работы домой, я получила предложение сходить на выступление мультиинструменталиста Андрея Ясинского. Конечно, согласилась.

В небольшом уютном зале звучали импровизации и мелодии, уже записанные прежде, и каждая была волшеством. Ханг, равдрам, можжевеловые флейты, пианино, ситар, калимба, даже мелодика - ведомые одним-единственные музыкантом, все эти инструменты рождали необычайную музыку. Космос и звезды, гармония и красота, особенно если закрыть глаза. Горели свечи, пахло специями, а звуки переносили меня в разные уголки мира, и к морю, и к подножию гор, возвращали в прошлое и обращались к будущему. После каждой исполненной мелодии звучала тишина - аплодисменты были отложены на самый конец вечера, и это было так же необычно, как и то, что музыкант играл босиком и, беря в руки очередной инструмент, рассказывал о нем, о путешествиях, о музыке, сыгранной в пещерах и высоко в горах, о тишине и неспешности и еще о том, что данный тебе талант следует отдавать, ведь принадлежит он не только тебе.Выступление было длинным, и после можно было прикоснуться к каждому из инструментов, хотя я не стала этого делать - после музыки не хотелось праздного любопытства. В одиннадцать после недолгой прогулки от театра к машине и сравнения впечатлений, я попрощалась с приятельницей и села за руль. Я не была уставшей, я была совершенно спокойной, хотя одна по темному городу никогда еще не ездила, и музыка тоже сыграла свою роль.
Сегодня я спала всего шесть часов. Сны были, но в последнеее я редко их запоминаю. В шесть тридцать солнце уже золотило корешки книг в моей комнате, и, потянувшись, я начала мой день - с улыбки, свежести утренней земли и воды, по которой я скользила, словно по шелку. А час назад я шла по упругой земле, здоровалась с теми, кто шел навстречу, и смотрела вдаль на город. Апрель - лучший месяц года, потому что сейчас все, и даже я сама, оживает.

Вечер. Абрикосовый цвет пахнет чуть пыльно и горьковато-медово. На пуховой перине облаков - задумчиво-спокойная луна. Вдали острым малиновым шпилем - что-то вроде Эйфелевой башни. Откуда-то доносятся смеющиеся голоса. Я возвращаюсь домой после спектакля - из театра, но одновременно и из Макондо, открытого Маркесом.
Невозможно дважды посмотреть один спектакль: другой приходишь в театр ты, другими - артисты. Вчера я осознала это вдруг - с удовольствием, восторгом, с предвкушением зрителя, который видит что-то поразительное - снова - в первый раз. (А в первый раз было вот так: ссылка.)

UNO - спектакль пластический, актеры не произносят, за исключением нескольких рвущих любовную ткань стихотворных строк, ни слова. Историю всех мужских и всех женских персонажей "Ста лет одиночества" Маркеса они рассказывают языком тел, и вчера вечером этот язык был дерзким, с искрящимися глазами героев, с ее мудрой наивностью, свойственной, возможно, каждой, независимо от возраста и времени, женщине, и мужским любопытством, отчасти жестким и испытывающим, пугающим и интригующим ее.

Она посмеивается над Его первобытностью, Он ликует, одержав верх в объятиях. Это может быть игра, а может - и нешуточная схватка. И эта история повторяется с тех древних времен, когда человек, еще не придумавший слов для одиночества, мог только выть, предчувствуя близость другого . Она будет происходить и впредь, даже если на всю планету останутся только два почти одинаковых и безмерно разных живых человеческих тела. Извечное притяжение и сопротивление, страсть и нежность, красное и белое, вода, орошенная под Его напором Ее кровью, и другая, кристалльно чистая, над которой Она рисует белой глиной, будто самой жизнью, крест - освящая и одновременно обрекая Его.
В этот момент рассказываемая история становится большим, чем одиночество или любовь мужчины и женщины, - это уже пьета, та первая микеланджеловская, где Дева Мария с покрытой белым мафорием головкой, юна, как и ее Сын, распростертый на ее коленях. И Он, рожденный, заимствовал ее плоть и кровь.

Спектакль наполнен символами - простыми и емкими. Это и два доминирующих, разграничивающих пространство спектакля цвета, и веревки, которыми соединяют себя герои и которые вчера сами управляли действом, запутываясь на руках и ногах, и светлячки, которых  дважды ловят герои - бесцельно вместе и, приобретя опыт, порознь - вживляя их в свои тела и так возрождаясь. (Она все больше подносит их к сердцу, на левое плечо, как звезду на плате, означающую сохраненную чистоту.)

И ныне, и присно... Как странно раскрылся этот спектакль. Как странно, что вся эта история - от зари человечества до его непроглядной ночи - вернулась в настоящее, с бельевой веревкой, тазами, будничными звуками и одиночеством, с которым мы приходим и уходим снова. Или все-таки с единением, которое принимаем взамен?

Угадайте, в какой области по ЦФО первой (и единственной) выключили отопление на два дня раньше срока и аккурат к похолоданию.
Конечно, в Белгородской.
Тут бы забраться под одеяло и, согревшись, сразу заснуть, но прежде я решила рассказать вам о прочитанном и посмотренном.
Впечатление первое. Очень милый индифильм "Городские птички" (2016) - без особого сюжета, но воздушный и теплый, про трех очень разных подруг в зимне-хмурой Москве, где все-таки есть место маленькому сумасбродству, забавным несуразностям, мечтам, обидам, будничной вежливости и ласковым улыбкам. И вот что здорово: эти героини узнаваемые.

Впечатление второе, книжное.

"Мир - это война!"
А война - это власть и деньги, и какое дело крупным рыбам до судеб маленьких народов, до истории, до спокойной жизни, наконец. Власть и деньги, а ради этого стоит сеять зубы дракона, называя их семенами гуманизма. Цинично, подло и совершенно безучастно.

Книга Михаила Поликарпова, переиздававшаяся уже не раз под разными названиями, - об этом, хотя, главным образом, она - о парнях, ехавших в братскую Югославию помогать тем, кто защищал право жить на своей земле и кого весь западный мир выставлял кровавыми чудовищами. Новое название издатели подладили под вышедший недавно фильм, но повествование заканчивается 1995 годом, почти оптимистично. Во всяком случае, с надеждой на хоть какой-то мир. Бомбежки девяносто девятого и Косово были впереди, а пока разгоралась гражданская, межэтническая. межконфессиональная война - и не нужно долго гадать, кто подбрасывал хворост с одной стороны и перекрывал воздух с другой.

Не скажу, что мне понравилось то, как написано, поскольку повествованию недостает глав, четко и сухо описывавших политическую обстановку, и довольно трудно без карт (в издании нет ни одной), по одним только описаниям представлять военные операции, а имена добровольцев, поскольку упоминались они довольно стихийно, остались для меня именами отдельно от их историй. Сами же истории рассказаны - и это несомненное достоинство книги - без художественных прикрас и описаний, а скорее в форме заметок. Отсутствие же выверенной стройности и строгости текста сделало книгу живой. Все-таки написал ее не просто публицист, а тот, кто и сам воевал в Боснии.

По нескольким существенным для меня причинами это было стоящее чтение.

Во-первых, я попыталась разобраться в историческом контексте. Он ужаснул меня - многое мне просто было неизвестно в силу того, что в те годы я была ребенком и нашу семью затронула другая война, порожденная тем же распадом СССР. Многое повторяется вновь и вновь, становясь все изощреннее в цинизме и жестокости. К концу книги я не могла отделаться от наивного сравнения всего творившегося в Югославии с "Голодными играми". Запад устраивал именно их. Все, что в трилогии Коллинз, особенно в третьей части, мне казалось самым книжно-надуманным, я прочла в документальной книге Поликарпова. И я все равно не могу понять, почему люди на такое способны.

Во-вторых, мне всегда казалось, что добровольцы, ехавшие в девяностые во все горячие точки, образовавшиеся из-за развала СССР, - это такие не то рыцари, не то Рэмбо: красивые, несгибаемые, с твердыми принципами, дисциплиной, военными или медицинскими знаниями. Словом, сверхлюди. А это просто люди, которым было не все равно, очень разные: мальчишки совсем, и взрослые мужчины, и те, кто искал себя, и те, кто от себя бежал, и те, кто к себе пришел, а еще те, кого там представить было бы невозможно, не знай ты, что они там были. Не сверхидейные, а неравнодушные.

Правда, меня смутило упоминание нескольких добровольцев, до Югославии воевавших в Абхазии, но на грузинской стороне. Этого я не понимаю, это как если бы они сперва были в отрядах хорватов или бошняков, и только потом перешли к сербам. У меня это в голове не укладывается. Хотя бы потому, что камертон той войны еще гудит - для нашей семьи в том числе. И в нашем городе - здесь, в России - стоит памятник добровольцу Дмитрию Эдуардовичу Чепенцу, герою Абхазии, погибшему там. Он посчитал своим долгом поехать туда, где творилась несправедливость. Почему другие, из книги Поликарпова, выбрав в Югославии сторону тех, кто защищался, в Абхазии встали на сторону нападавших?!

В-третьих, мне показалось, что воинского умения у сербов было так же мало, как и дисциплины, и согласованности действий сербских воооруженных сил и добровольческих соединений. Посоветовалась с папой - он придерживается такого же мнения. Хотя Запад и тут старался отрезать сербам все возможности слаженного и полнокровного наступления, одновременно вооружая их противников.

В-четвертых, я узнала новое о сербах вообще: книга - это все-таки русский взгляд изнутри. Мне вспомнился момент из фильма "Балканский рубеж", когда в Белграде в 1999 на мосту сербы устраивали митинги одновременно с рок-концертами. Они пели и они протестовали, и в этом не было противоречия. В каком-то советском фильме героиня с обреченностью пересказывает легенду о Тамерлане:

"Однажды Тамерлан осадил город и послал туда гонцов, чтобы взять с народа дань в виде мешка золота. Люди выплатили дань, и гонцы вернулись с мешком золота.
Второй раз Тамерлан послал гонцов за данью, но те вернулись с пустыми руками, сказав:
- Люди плачут, говорят, что у них больше ничего нет!
-Раз плачут, значит еще что-то осталось! - ответил Тамерлан и снова послал гонцов.
И действительно, гонцы вернулись с золотом, и Тамерлан их спросил:
- Как настроение у людей в городе?
- Люди смеются, песни поют, — ответили гонцы.
Тогда Тамерлан сказал:
- Ну, раз смеются, значит, действительно, ничего не осталось…"

И в фильме, и в одноименной книге это -  о сербах.

Наконец, в-пятых, это все-таки мужская книга. Мой наивный девичий мозг для такого мало приспособлен, я даже в видах вооружения плохо разбираюсь, а описанное - сугубо мужская материя, грубая, со своей суровой деятельной мужской романтикой и тем, что мне из уютной моей спаленки кажется немыслимым, а для всех этих ребят было сознательно выбранными военными буднями.

Так что эта не идеальная по форме, но насыщенная и личными оценками, и воспоминаниями, и собранными материалами о той войне книга - очень дельная по содержанию
Впечатление третье. Сегодня я взялась за потрепанную, хотя и не читанную никем до меня книжку публициста Леонида Жуковицкого "Помоги своей судьбе" из серии "Личность. Мораль. Воспитание". До этого в серии мне попадался другой публицист - любимый мной Евгений Богат, но и этот выпуск оказался удачным. Это разговор с современниками о деятельном поиске себя, о честном на себя взгляде - разговор не слишком мягкий, прямолинейный, но достаточно деликатный. Книга вышла в 1989 году, а ведь такое чтение и сейчас очень полезно.

После "Huis clos" Сартра и книги о войне в Сербии я утвердилась в ощущении надвигающегося на цивилизацию коллапса. Потому что колокола звонят по всем нам и крестовые походы неизбежно разворачиваются в обратном направлении. На смену цивилизациям однажды приходят варвары - это случалось не раз и не раз еще произойдет. Только я убеждена, что храмы никогда не горят просто так. Называйте это знамением или неслучайной случайностью, но не имеет значения, какая искра, вольная, невольная ли, разбудила огонь. История закладывает петлю, и мы отступаем в "средневековье".
"Тем чаще думал я: из тяжести недоброй // И я когда-нибудь прекрасное создам...", - Мандельштам писал это о парижском соборе. Недобрая тяжесть у творимого в мире.

Прощай же, прежний Нотр-Дам, который я никогда не увижу. Может, однажды мы, люди, все-таки создадим что-нибудь прекрасное.

"Ад - это другие", - заявил Сартр в своей пьесе "За закрытыми дверями". И он же постулировал: свобода, на которую обречен человек, есть, прежде всего, свобода выбора. К примеру, узник сам выбирает, смириться ему или бороться за свою правду. Также Сартру принадлежат высказывания "История любой человеческой жизни есть история поражения" и "Настоящая свобода начинается по ту сторону отчаяния". Все это, а также то, что Жан-Поль Сартр был атеистом, в полной мере характеризует ситуацию, в которой оказались Жозеф Гарсен, Инес Серано и Эстель Риго, персонажи названой пьесы.
А оказались они и впрямь в аду с администратором, неработающей кнопкой его вызова, а также с трехместными камерами без окон, зеркал и зубных щеток. Никаких жаровен и плетей, поскольку, напомню, и бога никакого нет. Зато нет и случайности: сокамерники оголяют друг друга до самой сути, как червей. Они ведь уже не люди - их нет, они "отсутствующие", у них нет выбора, а при жизни выбор они сделали необратимый, и пусть бы только для себя, но нет, и для тех, кто зависел от них.

Гарсен - журналист-пацифист... трус, сбежавший от своих "принципов"... бабник, измучивший до смерти свою кроткую жену. Расстрелян. Загробный приговор - по совокупности выборов.

Инес - непривлекательная, на умная почтовая служащая, лесбиянка. Жила страданиями других. Увела у кузена возлюбленную. Два самоубийства, одно убийство.

Эстель - прелестное инфантильное создание, умершее от пневмонии. Отказалась бежать с бедным любовником от старого мужа. Высшая степень эгоизма. Чужая жизнь - круги по воде. Одно убийство, одно самоубийство.

В ад, даже атеистический, просто так не попадают. Да и свобода узника предполагает этого узника бытие. Умерший пребывает вне его. Отсутствует. Обрекает себя на безвременное, "бездверное", вне выбора инобытие, когда такие же другие, как и он, навсегда станут источником его мук. Осознание не даст избавления, приятие не дозволит перерождения. Потому что узники обретают болезненную взаимозависимость (без любви, но с жаждой), взаимную обнаженную потребность отдаваться своим палачам и самим быть для них палачами.

Впрочем, выбор предоставлен и здесь. Французский поэт и эссеист Франсис Понж, которого как-то процитировал Сартр, писал: "Человек - это будущее человека". Мы раскрываемся среди других, через них узнаем себя и преображаемся. Мы нуждаемся в хороших зеркалах, чтобы делать хороший выбор. Инес действительно предлагает Эстель стать ее зеркалом, но что проку в зеркале, которое существует только для себя и никогда - для других. "Ад - это другие", - заявляет Гарсен. Но другие могут стать и раем и, что важнее, жизнью, то есть поводом к "бытию-не-для-себя", вообще.

Но выбор, обращенный в будущее, персонажам неведом. Они несвободны своим прошлым и одновременно отрицают его. Дело в том, что, по Сартру, "свобода начинается по ту сторону отчаяния", а их инобытие отчаяния и, следовательно, свободы, лишено.
Столь длинная преамбула понадобилась мне для того, чтобы рассказать о сегодняшнем вечере. Моя кузина выиграла пригласительный на вечерний спектакль в театр "Спичка". Я собиралась составить ей компанию, но прежде чем приобрела билет, получила сообщение из театра об еще одном пригласительном - для меня. Это был очень своевременный подарок - сама я никак не решалась сходить на пьесу экзистенциалиста Сартра. А ведь она удивительно подходит к этому вечеру - сырому, холодному, неласково весеннему, на грани пробуждения и безжизненности. Так что театр начался даже не с вешалки - со стылого ветра, зеленого шума под свинцовым небом и пограничья сумерек.

Спектакль - как всегда, на высоте. Он в высшей степени стильный, ритмичный, обращенный к разуму, потому не вызывающий отклика эмоционального. Пьеса подана современно, из нее удалены несущественные детали, и точно так же в пространстве спектакля отсутствует лишний реквизит: никаких цветных диванов и бронзовых статуэток,задуманных Сартром, только три строгих стула, очертания "дверей", через который персонажи вошли к свою комнату (представьте вытянутый шестигранник, свободный в плечах), и той единственной двери, через которую - гипотетически - они могут выйти.

Трех главных персонажей, настолько не соотносимых друг с другом "в бытии", что в инобытии они образуют прочный треугольник созависимости, дополняет их "прошлое" - жена, возлюбленная, любовник. Эти фигуры появляются в первой сцене - "экспозиции", своеобразном саркастическом дефиле, - и в момент обнажения выборов главных героев. Последние, вероятно, ожидали, умерев, встретить именно их. Боялись этого. Впрочем, они и не встретят - слишком простой и очевидный путь избавления. Фигуры "прошлого" остаются только очертаниями. А вот роли эти, эпизодические, отсутствующие у Сартра и введенные в постановку режиссером, - довольно ярки. Особенно хорош спутник Эстель - сыграно элегантно, метко и лаконично. Браво!

Наблюдает за "отсутствующими" Коридорный - в черной хламиде, в какую могли бы быть обряжены ангелы, и с соответствующими манерами - ни мужскими, ни женскими, несколько экзальтированными. Но мы же говорим об атеистическом экзистенциализме, и Коридорный - скорее чиновник, умелый контролер в учреждении, где заключенные сами формируют воздаяние.
Сегодняшний спектакль - из тех, которые в полной мере обдумываешь только спустя несколько часов после аплодисментов, но то, что он сделан блестяще, ты понимаешь в момент, когда в начале гаснет свет, и я благодарна театру за оба этих открытия.

На могиле Жана-Поля Сартра и Симоны де Бовуар на парижском кладбище Монпарнас принято оставлять прижатые камешками билеты на метро. Возможно, это своеобразные пропуска за закрытые двери бытия, крохотное материальное выражение поисков свободы и зеркалец, в которые они неосознанно всматриваются, стоя у надгробной каменной плиты, послужившей дверью для самого Сартра.

Несмотря на холод, в соседнем дворе распустились два абрикоса. Сама нежность!

Не знаю, какая сила подняла меня сегодня рывком в полседьмого и заставила сразу убрать постель, чтобы не лечь обратно. Я спала пять часов - накануне читала "Балканский рубеж" Ивана Наумова, вцепившись в книгу так, что с вечера даже со сном не пришлось бороться - спать не хотелось. Я бы и в кино второй раз сходила, но одной тяжело - я и в прошлый-то раз, выйдя из зала, ничего не видя и еле держась на ногах, шарила рукой по сумке в поисках глицина. Роман - условная замена. Формально это новеллизация фильма, но нет, с тем же историческим контекстом, частично с теми же персонажами, но другая история, и здорово написанная. Сразу становится понятно, почему в аннотации к фильму написана ерунда - это фабула романа. Наумов работал над сценарием, и, возможно, то, что стало книгой, было одной из первоначальных версий этого сценария. Не важно. Книга получилась, и я бы прямо сейчас все бросила и сидела-дочитывала. Даже утром, подскочив по будильнику, могла бы "пожалеть" себя и остаться дома - читать.
Но все равно отправилась в заплыв. Теперь тело гудит, голова работает, руки тянутся к лежащей на столе толстой книге, но я останавливаю себя волевым "первым делом - трудовые обязанности". До перерыва остается еще полтора часа.

Восхитиельный был вчера день! Очень теплый, очень яркий, полный впечатлений.
Он начася с бликов воды и больших солнцечных пятен, через которые так приятно проплывать, видя, как твоя тень скользит по дну бассейна следом за тобой.

За завтраком было вдруг решено ехать за город, в парк Маршалково. Очень кстати позвонила моя подруга, и мы подхватили по пути и ее. Надышались вволю, слушали птиц, вдыхали медовый запах пролесков, любовались ручьями, бабочками, синицами-лазоревками, дятлами и зябликами. Вбирали в себя все солнце и все счастье последнего мартовского дня.
Потом я отправилась в гости, где меня всячески баловали. И, наконец, завершился день неожиданно хорошим фильмом - "Зеленой книгой" с Вигго Мортенсеном. О том, как люди меняют друг друга, немножко возвышая, немножко приземляя, и как это одинаково нужно, чтобы быть собой, но в себе, как в улиточной ракушке, не застрять.

Суббота тоже была хорошей, но сумасшедшей - пришлось вдоль и поперек объехать весь город, и если бы вечером меня не вытянули погулять на свежем воздухе, я бы просто-напросто заснула, едва присев.

А перед сном были еще "Осенние свадьбы" 1967 года. Как же я люблю такие фильмы - о простом и человеческом.

Читаю рассказы Михайло Пантича. Все они - о не очень счастливых и, в общем-то, одиноких людях, живущих в Новом Белграде. Обыкновенные истории, неспешные, неяркие, повторяющиеся снова и снова, тысячи раз. Ничего особенного - такая же жизнь, как и везде. День за днем, от рутины к коротким праздникам или - со всем старанием - минуя их. Потому, наверное, читается с легкой тоской. Из-за узнавания, понимания и сочувствия, увы, бездеятельного.

"...все самые лучшие мысли, родившись однажды, продолжают существовать где-то вне нас, и совершенно отделившись от этого мира, на что им нужно известное время, сколько - не знаю, поднимаются к облакам и соединяются с вечностью".

У вас бывает такое, что один из персонажей книги с первого же упоминания вызывает необыкновенное участие и симпатию? У меня - постоянно, и, как правло, это не главные герои. В "Белых одеждах" таким человеком оказался Иван Ильич Стригалев, "Троллейбус", ученый-биолог, "вейсманист-морганист", верный науке, принципиальный, но бесхитростный, умный, человек чести, совершенно чуждый интригам, высокий и потому особенно беззащитный перед подлостью "лысенковцев". Вчера вечером (вернее, около двух часов ночи в конце весны в начале пятидесятых, но я-то прочла накануне) его арестовали и поместили в "шестьдесят второй дом", ЧК. У меня упало сердце. Как же так?! Как же его спасти, когда кругом мракобесие? И спасут ли?

Сегодня, плавая, я настолько углубилась в мысли о книге, пытаясь "переиграть" такую нелепую неудачу двух других персонажей, не сговариваясь, вывести Стригалева из-под удара, что потеряла счет времени. И на языке все время вертится "Солянум туберозум", "Солянум контумакс" - их гибрид вывел Иван Ильич.

А книга замечательная - и тема, и язык, и персонажи, и их взаимоотношения, и философские дискуссии, и исторический контекст. Но все же в голове до конца не укладывается: ради амиций, власти, бог знает чего еще уничтожать науку, гнобить несогласных с очевидным для ученых бредом, с подтасовками данных, с подгонкой на бумаге фактов под готовые выводы. Каким преступлением была вся эта "лысенковщина"! И пролезла же, всех вокруг уничтожила, изнутри вытравляла, да не на одно десятилетие уселась у власти. Мерзость.

Смотреть!

Тяжело, горько, выматывающе, больно, до невозможности дышать, до отдающегося в ушах сердцебиения, до напряжения от первой до последней секунды, до сжатых зубов, до льющихся - без сентиментальности, а потому что иначе можно закричать - слез. До того, что после дрожат и подкашиваются ноги. Смотреть!
Это сильное кино. Нужное. Правильное. В деталях жестоких и страшных, правдивых и даже в тех, которые зовутся "киношными". В параллелях, пронизывающих всю ленту. Правдивое в том, что нет пресловутого хэппи-энда. В том, что жизнь дорогого стоит - иногда дороже самой жизни. В том, что мир катится в тартарары еще быстрее, чем он делал это двадцать лет назад.
Я помню. Я всегда буду помнить девяносто девятый.

Сербия, мечта моя, да будет мир на твоей земле!

Итальянский анимационный фильм "Искусство быть счастливым" - о том, как важно жить в настоящем, и о том, что и надежда - это тоже бескрайнее настоящее с миллионом возможностей, среди которых одна - точно твоя. Он о душе, которая стремится к другой душе, но идет своим путем, и о том, что путь у каждого свой, но он пересекается с тысячами разных путей, и на таких перекрестках живут - в настоящем - дружба, любовь, искусство, печаль, открытия, противоречия, соразмерности и созвучия. А созвучия могут превращаться в музыку. И души могут, уходя, возвращаться вновь. Для того и нужна любовь. Мы боимся завтрашнего дня, потому что ничего о нем не знаем, мы ничего не знаем о смерти, но мы живем и умираем каждый день, а потом снова живем и умирает, и снова живем. И еще рождаются дети, узнают мир, и что-то в нем меняют, но только если делают то, что должны делать. Здесь и сейчас, сегодня - всегда сегодня.
Это необычная киноработа - она шумная, потому что итальянцы эмоциональны и разговаривают, то и дело крича, и она тихая, потому что самая восхитительная музыка тиха. А здесь музыка успокаивает и тревожит, вызывает протест и примиряет, спорит и соглашается. Она - акварельный фон, она - дождь, и она - солнце. Мы все очень ждем солнца, когда нескончаемый дождь смывает все, включая нашу жизнь. Солнце - настоящее, солнце - день сегодняшний, солнце - надежда на то, что все правильно в единственном из известных нам миров.
"Искусство..." нельзя смотреть уставшим, нельзя смотреть в переводе, нельзя смотреть, отвлекаясь. Оно неспешное, хотя и укладывается сюжетно в одни сутки. Ложится слой за слоем - как слова каждого из пассажиров неаполитанского такси, которым управляет главный герой, а потом оказывается, что это не слои, а лепестки, и они пропускают свет. Ну а ты должен стать созерцателем, чтобы увидеть их смысл и красоту. На мгновение, на время сна, быть может, и потом, увидев, ты сможешь все на свете поменять - у тебя ведь снова будешь ты, и все те, кого ты любишь. Тебе может показаться иное, но на самом деле они никогда не уходят насовсем - ты-то не ушел, ты здесь, а ты - это и они тоже. Один сосуд, один мир, одна жизнь.
Вот уж неслучайно фильм назван так же, как и книга Далай-Ламы - "Искусство быть счастливым". Старший брат главного героя стал буддийским монахом, но дело не в этом. Вы вообще верите в случайность? Я - нет. Может, счастливая мысль и впрямь ничего не стоит, как и мысль печальная, но, выбирая счастье, мы делаем правильный выбор, и для чего-то он определенно нужен.

Как хорошо, когда утро начинается с малинового рассвета, за которым следует час голубой воды в бассейне, немного Пратчетта в автобусе по пути на работу и песни "Аббы". а еще журчание мартовских ручьев и гомон почувствовавших перемены птиц.

Конечно, я уставшая после плавания, но мне так хорошо! Конечно, времени стало гораздо меньше, особенно для чтения, но я собираюсь вечером сходить на тренировку, а потом, может быть, еще раз поплавать. Конечно, сегодня холодный ветер, а солнце так неохотно выглядывает из-за плотных облаков. но все равно ведь весна - я даже в самой себе ее чувствую.

А смотрите, что мы с мамой нашли среди старых писем и открыток!

Физкультпривет!

Как прошли выходные? У меня так много впечатлений, что я субботу и воскресенье не заметила. Если бы я была рачительным блогером, то растянула бы рассказы на всю неделю, но я так не люблю. Поэтому слушайте (а потом и сами рассказывайте - я тоже не прочь послушать).

Первое и совсем даже не странное: мелькнувшая в пятницу весна снова сбежала. В субботу и воскресенье был морозец, а сегодня прямо с утра метель. Но зато было солнце, а еще через наш город мигрируют целые стаи дроздов-рябинников: они гораздо меньше и изящнее голубей, но побольше воробьев и относятся как раз к семейству воробьиных, с серо-коричневым оперением, с вытянутыми клювиками, и им очень нравятся наши рябины. Неспроста же им дали такое название: эти дрозды являются главными распространителя рябиновых семян.( Миядзаки, плавание и немножко о фотографииСвернуть )

Ну и, собственно, минутка тщеславия: одну из моих фотографий тоже включили в экспозицию. Приятно, потому что всего было конкурсантами было прислано около тысячи работ, а для выставки отобрали сто из них.

Фотография на память:

На этом и минутку тщеславия, и сам пост можно закончить. Напоследок только порекомендую один славный французский фильм, который краем глаза вчера пересмотрела - "Любовь без пересадок" («Amour & turbulences»). ("Послушай, клопик..." - "Я не клопик, я принцесса. Ты что, не видишь: у меня корона!")

Ирландская мудрость гласит: от души посмеяться и вволю выспаться — лучшие лекарства от любого недуга. На выходных постараюсь проверить. А пока... весна, кажется?
Кое-где видна земля с прошлогодней травой, кое-где текут ручьи. И снег тоже идет. И птицы поют. И пахнет не по-зимнему, а так, как я люблю - надеждой. На неделе я принесла в кабинет всевозможные веточки и расставила их в вазах на своем столе. Мои коллеги сперва сказали, что это дрова, но сегодня радостно сообщили, что "ух ты, там уже видно зелененькое", а я и так уверенно жду, когда распустятся почки и появятся клейкие листики и цветы. Думаю, в понедельник мы уже увидим чудо. Лично мне оно просто необходимо.

Современные издательства редко знакомят нас с литературными новинками, отличающимися своеобычностью и потому не обещающими широкий резонанс и, как следствие, коммерческий успех. Но есть литература, к которой неприменимы ни клишированные обложки, по которым легко угадать жанр, ни маркетинговые ходы, вроде отзывов известных персон и авторитетных журналов. По аналогии с некоммерческим кино ее можно было бы назвать авторской, инди-литературой (от англ. independent – «независимый»), и, к счастью, иногда она все-таки достигает русскоязычного читателя.

Пример тому - дилогия болгарской писательницы Эмилии Дворяновой. Это самобытная, в высшей степени странная и завораживающая проза. У нее никогда не будет массового читателя, ее не каждый станет читать дальше первых страниц хотя бы потому, что нелинейное и, на первый взгляд, бессюжетное повествование – удовольствие для редкого читателя.
( Читать дальше...Свернуть )

«…а от Святого Духа оторвалось перо. Была – были – была…

Боже.

- Бог призывает прошлое назад, смотри не развороши его снова…

смотри не развороши его снова».

Есть несомненное преимущество у кратковременной вынужденной бездеятельности - можно много читать, причем читать не развлекательное, а емкое, заставляющее оценивать с разных сторон собственное бытие, через большие истории учиться проживать сколько-нибудь осмысленно собственную жизнь.

Равнять ее с великим не имеет смысла - ростом, прежде всего внутренним, не вышла, но узнать великое необходимо - чтобы научиться распознавать в нем человеческую суть, не идеальную, не назидательную, но имеющую свои принципы и ценности. Даже титаны не совершенны, у них есть слабости, есть поводы для раскаяния, самокопаний, но оттого они и титаны: проживают такую же человеческую жизнь, повинуются тому же всевластному времени, шумят, буйствуют, спорят, а потом выходят один на один с вечностью. Зубр был таким - удивительнейшим, очаровывающим, тем, кого удача ловила за хвост - не баловала, но раз за разом выручала. Он всю жизнь будто следовал завету своего учителя, биолога Н.К. Кольцова: "Перевернуть жизнь, не дать ей залежаться - уже хорошо". Да жизнь и сама не давала ему залеживаться. У Даниила Гранина в документальном романе "Зубр" потрясающе об этом написано - на три сотни страниц мелким шрифтом, и того мало.
Зубр - это Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский, потомок не одного старинного рода, человек, пришедший из девятнадцатого века и охвативший весь век двадцатый, причем не на задворках его, а в самой гуще, биолог, которому не нужен был диплом Московского университета (получил знания - довольно, это вам не бумажки), генетик, которому не присвоили ни одного звания, хотя имя его знали по всему миру, легенда, которую пытались низвергнуть, а она звучала вновь и вновь, живая, множащаяся в учениках, друзьях, соратниках. ЭнВе, Колюша, Зубр, Тим - прозвищ у него было много, они прирастали с юности, и он сам обожал давать прозвища, не видя в них ничего обидного - считал, что если нет для человека подходящего прозвания, то что это за человек, невыразительный какой-то.

И слабости у него были, и оптимизм через край, и интерес ко многому за пределами науки - к искусству, например. Судил он его по-своему, без оглядки на авторитетные мнения, переубеждать - бесполезно, но зато и сомневаться в любви невозможно. "Леонардо всерьез гениальный человек. Всерьез гениальный человек это - здоровый человек. Бывает такой масштаб личности, что не поймешь, человек это или бог". Врубеля почитал, Ван Гога, Стравинского любил, а Малера считал скучным. Устроил семинар для ученых по истории музыки и прочих искусств - чтобы в своих лабораториях они не застряли в дремучем свое состоянии по части гуманитарного образования.Был вольным во всем - в суждениях, в том, как держался с людьми, в том, как принимал свою судьбу. Легко ему от этого не была, да и судьба по головке не гладила - проверяла на прочность эту его вольность. "Вольность требует простора, пространства, полей, распаха неба и распаха души. Это более русское понятие, чем свобода". Зубр был русским до последнего своего гена, до самой глубинной мысли, потому и на Запад его не сманили - он не смог бы там работать, не хватило бы вольности родной безалаберной страны. Заплатил дорого.
( Но это уже середина истории, а начало...Свернуть )

P.S. Это ж надо было заболеть, чтобы все это узнать!

Билеты на концерт пришлось сдать. Два восхитительно-солнечных дня прошли в четырех стенах. Дома лазарет, но самая больная - по-прежнему я, потому что родители заранее начали принимать профилактические меры. От долгого боления во мне традиционно проснулся кулинар, и выбравшись сегодня из-под одеяла, я испекла шелковичный пирог. Ерундовина, конечно, ничего особенно на вкус, но в прозрачной круглой форме, во-первых, и с ароматом, наполняющим всю квартиру, во-вторых.

В остальное время я преимущественно читаю. Со вчерашнего вечера - "Зубра" Даниила Гранина. Это документальный рассказ о генетике Н.В. Тимофееве-Ресовском, о его соратниках и современниках и вообще о временах и нравах. Если вы читали у Гранина "Иду на грозу", то знаете, с каким азартом и как заразительно он рассказывает о науке.

Но удивительно другое: то ли я так подбираю книги, то ли совершенно случайно в каждой следующей я нахожу что-то, что роднит ее с недавно прочитанными. Скажем, вот об этом: "Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как рассказывать про талантливых людей. Восхищение талантами других - редкая вещь и в науке и в искусстве", - я вчера же читала у Лорен, а до этого - у Раневской.

"Сперва он публиковал большую статью или даже книгу, затем, после того как проблема прояснялась, устаивалась, печатал краткую статью, которая итожила и оставалась надолго. Потому что любую работу можно изложить кратко, ежели, конечно, сам до конца ее понял. Довести до самой что ни на есть простоты - это и есть настоящая наука", - то же, хотя и не о науке, а о жизни - жизни женщины, в частности, - я опять-таки прочла у Лорен.

Словом, хорошая книга. И на заметку нужно взять замечания уже чисто Гранинские: "Когда люди уходят, образы их двоятся, уплывают из фокуса, ясными остаются лишь отношения между людьми. Вот где, оказывается, остается наиболее прочный след". И так обстоит не только с людьми - с книгами, например, тоже, хотя люди - это все равно главное.

А вот о том, какая память была у Тимофеева по части родословной - надо сказать, богатейшей, многовековой и пересказываемой в деталях так, будто это не далекие предки, знакомые единственно по семейному древу, а ближайшие дядья, от которых он своими ушами слышал обо всем перипетиях и приключениях: "Архив сгорел, осталась память, прочная из-за обязанности знать и хранить родословную. Гордился ли он или стыдился кого из них, но все они составляли его прошлое, его корни в этой земле, в его жилах текла их кровь, в нем жили их гены, он был их продолжением". Такое мне давно нужно было прочесть и запомнить.

Но если вы думаете, что "Зубр" - сухое и строгое, пафосное и с пиететом перед наукой изложение фактов, то вы торопитесь с выводами. Я то и дело хохочу от восторга, потому что, когда читаешь об энергичном, деятельном человеке, которому двадцати четырех часов было вечно мало, а удача снова и снова то кидала его в котел истории, то выручала на волосок от смерти,  узнаешь множество дерзких, полных жизненного юмора историй. Ни дать ни взять авантюрный роман. Это потом, через сколько-то страниц, будет война, но пока - главы о полнокровной молодости.

Будь я мещаночкой, сидящей у самовара напротив интересного рассказчика, вздохнула бы мечтательно и восхищенно: "Жили же люди!" Но не вздохну. Лучше пойду дальше читать.

А вы чем занимаетесь? Может, подкинете пару фильмов для хорошего настроения и одновременно подумать? У меня в запасе есть несколько серьезных лент, но для здоровой головы, а сейчас хочется душевного подъема и солнца.

"...залогом настоящего успеха часто становится качество, присущее хорошим хозяйкам: умение делать сложные вещи просто" (София Лорен, "Вчера, сегодня завтра. Моя история").

Есть в нашей домашней библиотеке книги, которыми я особенно дорожу. Они не представляют художественную ценность, не содержат революционных идей, но сообщили когда-то нечто важное для моей жизни. Такова "Женщины и красота" Софии Лорен - книга, написанная блистательной актрисой в форме легкой доверительной беседы и посвященная маленьким женским хитростям, историям, воспоминаниям не только любопытным, но и поучительным. Прошлой весной мне попалась другая ее книга, "Вчера, сегодня завтра. Моя история": никаких рецептов или полезных советов, только воспоминания и планы, а между ними - драгоценное настоящее, которое актриса всегда умела ценить.
"Едва переступив порог, я вижу владычицу их дома, Непорочную Деву. Много лет назад эта небольшая картина жила в ящике зеркального шкафа в Поццуоли, одном из тех ящиков, в которых держат всякую всячину: нитки и носовые платки, письма и засушенные цветы, билеты на поезд, фотографии, заколки для волос, резинки для трусов, значки, счета из магазинов..." - мало кто из нас столь набожен, чтобы почитать изображение Девы Марии столь же трепетно и искренне, как это принято в описываемом Софией Лорен доме ее сестры, но нельзя не узнать описание волшебных ящиков, хранящих жизнь каждой семьи в незначительных и зачастую забытых мелочах.

Фильмы Лорен были частью моего детства и юности наравне с работами Одри Хэпберн, Лиз Тейлор и Вивьен Ли, и до сих я не могу отойти от экрана, если попадаю на "Брак по-итальянски" или "Чочару" - это бесконечно великие и близкие любому зрителю произведения. Тогда же, с детстве, благодаря художественно-биографической картине "София Лорен: ее собственная история", я познакомилась с биографией актрисы, хотя ярче всего запомнила почему-то сцены из ее детства. Чуть позже появилась в продаже ее кулинарная книга, будоражившая мой детский ум (кинодива - и на кухне? как моя мама? как просто хозяйка?), но издание в руках я так и не держала. А вот автобиографию приобрела приобрела без раздумий - слушать эту яркую и мудрую женщину оказалось необычайно интересно.

Ей выпала счастливая звезда - встретить своего будущего мужа и продюсера Карло Понти, но эта удача ничего не стоила бы без трудолюбия и дисциплинированности, привитых с детства и без огромной любви и поддержки, которую она получала от родных. "Жизнь - игра непростая, она требует серьезности и оптимизма. Уже довольно-таки давно я начала развивать в себе эти два качества и занимаюсь этим постоянно".

До чтения я добралась только сейчас, в самые хмурые дни февраля, когда не хватает напоминаний о яркости каждой жизни. И хотя авторам мемуаров всегда свойственно возвышать одни события и уводить в тень другие, и кому, как не актрисе, обращаться к собственной истории через призму своих ролей, Лорен - личность настолько цельная и чуждая перекраиванию самой себя, что ее строкам веришь.

В ее книгах слышен один и тот же голос: богатый, звонкий, самостоятельный, спокойный и потому дружелюбный. Жизнь для нее - не роль, а величайший дар, который стоит больших усилий. И София благодарна за него, несмотря на многие трудности, сопровождавшие ее с самого рождения: незаконное рождение, нищета, бомбежки и голод во время войны, первые шаги к славе, долгожданный брак с Понти, дети, ради рождения которых она по несколько месяцев проводила в почти полной неподвижности, судебные преследования и домыслы желтой прессы. Все это делало ее только сильнее, проявляло ее талант быть актрисой, в-третьих, женой, во-вторых, и матерью, во-первых. Безмерная жажда жизни - это о ней.

"Софи, послушай меня: никогда не плачь по тому, что не может плакать по тебе", - посоветовал ей как Витторио де Сика, и она приняла этот дорогостоящий (буквально: стоивший всех украденных у нее в один вечер драгоценностей) урок.

Яркая, эффектная, она жила все же не напоказ (в той мере, в какой это позволяла ее профессия), а главным образом для своей семьи, к которой относились и друзья. Для нас их имена - это имена небожителей, выдающихся знатоков человеческой души: Витторио де Сика, Дино Ризи, Тото, Мастрояни, Кэри Грант, Грегори Пэк и им (бес)подобные, - но они были, в первую очередь, обычными людьми, и Лорен дорожила и дорожит каждым из них.

"Дружба - один из драгоценнейших даров жизни, - пишет она, - но дружба не предполагает полной откровенности: у каждого есть секреты, которые он не хочет и не может никому доверить. Внутри каждого плода, каким бы сочным и спелым он ни был, всегда есть косточка, которую нельзя делить на части. Возможно, именно в этом - источник очарования, таящегося в каждом мужчине и в каждой женщине. Мона Лиза хорошо это знала".

И книга ее - это повествование о самых близких людях и самых важных событиях, которые от этих людей неотделимы. Потому-то так радостно узнавать о встречах, сопутствовавших успехам Софии Лорен, и до чего печально читать о прощаниях, неизбежных спутниках прекрасной долгой жизни:

"Любая смерть, тем более смерть матери, нарушает последовательность повествования, ты словно зависаешь в пустом пространстве, где только тьма и тишина".

Но с какой любовью и благодарностью вспоминаются в книге те, кто поддерживал актрису с самого детства, у кого она училась быть собой и в каждой роли узнавать себя лучше. С какой гордостью говорит Лорен о талантах других. С каким счастьем пишет она о своем муже и долгожданных, так непросто доставшихся ей сыновьях. И ты, в своей совсем далекой от Италии, Франции, Швейцарии, Америки небольшой жизни, тоже получаешь урок - не об успехе и не о сопричастности, а о том, что всегда остается самым главным: о возможности быть на своем месте и быть честной перед собой.

"Слово "доверие" звучит как пароль. Со временем я поняла, что самое сложное в нашем деле, да и не только в нашем, это превратить доверие других людей в самоуважение. Именно тогда ты приобретаешь опыт, когда учишься верить в самого себя, дорожить своими успехами и делать выводы из собственных ошибок".

В момент выхода книги София Лорен - бабушка четырех внуков. Ими она гордится, их - на правах бабушки, на которую не возложена строгая обязанность воспитания, - балует и им же адресует свои воспоминания. В прологе, интерлюдиях и эпилоге мы видим не звезду, а ту, чья жизнь была устремлена к этому самому мгновению: готовится неаполитанское рождественское печенье, перебираются старые фотографии и письма, сложенные в драгоценную шкатулку, вот-вот должна собраться за большим столом Семья, а дети - дети носятся по дому, заставляя мир крутиться снова и снова, вопреки всем утратам. Может быть, поэтому с земной теплотой Лорен называет их главным чудом своей жизни и о жизни этой рассказывает как о сказке, в которой было многое: трудное, несправедливое, горестное, смелое, прекрасное, настоящее, заслуженное и дорого оплаченное, но ни в коем случае не мимолетное. Ее книга - это история в Канун Рождества о мире высоких и умных, тонких и интересных людей (самых разных, знаменитостях и нет, и даже среди "звезд" - тех, кто оставался прост и приветлив со всеми), об этом таланте - быть хорошим человеком, о чуткости, деликатности и внимательности к каждому.

"Наш мир жесток, он подпитывается и довольствуется видимостью, редко задаваясь вопросом, а что же находится за ней. Поэтому это наша задача сделать жизнь чуть больше похожей на сказку, чтобы не забывать, кто мы и откуда".

Халлдор Лакснесс - исландский писатель, о котором я узнала благодаря layhe и книгу которого, роман "Салка Валка", приобрела, увидев ее в букинистическом. У Лакснесса можно найти и горечь сожаления о бедности Исландии, и восхищение ее красотой и стойкостью, и сочувствие к простому маленькому человеку, и сарказм по отношению к прибедняющимся богачам.Проза его самобытна, глубоко национанальна и при том понятна читателю далеко за пределами Исландии.


"Салка Валка" - роман объемистый, отпечатанный мелким шрифтом, по духу суровый, о неприветливых краях и таких же неприветливых, на первый взгляд, людях. Начало его напоминает "Алую букву" Готорна, и не сразу ты понимаешь, что действие разворачивается не в стародавние времена, а в начале двадцатого века. Впрочем, время в этой истории не столь важно. Гораздо существеннее то, как место определяет характеры и истории. Трудно представить жизнь в рыбацких селениях на скудных исландских берегах. Солнце здесь редкий гость, а погода только и знает, что сменять ветер дождем, а тот - снегом. Здесь мало радостей, но много труда, а все краски, вся красота, если где и прячутся, так только глубоко в людских душах.

И все же обладатели этих душ складывают стихи, тихо надеются на что-то, не любят чужаков, плывут монотонно, как рыбы. Вареные рыбы - такими их создал господь: другим в исландской глуши и не выжить - одолеет тоска. Это сравнение с рыбами кажется мне любопытным вот почему: у Нейла Уильямса в "Истории дождя" ирландцы тоже названы рыбами, долго плывшими из теплых вод на север, упрямыми, ступившими-таки на дождливый берег, богатый камнями в большей степени, чем почвой. За что-то же те и другие любят свой край и разглядывают красоту - в глазах и пейзажах - пристальнее, чем живущие в более приветливых землях.

Герои "Салки Валки" - маленькие люди, но крепкие. Попадаются среди них и равнодушные, и негодяи, но таких везде много, а здесь выживают простые, стойкие, в чем-то наивные. Потому что так надо, и у бедняков нет другого пути.

"Не знаю, плачешь ли ты сейчас или нет. Я только хочу сказать тебе, что в наших краях плакать бесполезно. Здесь тебя никто не утешит, кроме тебя самой. Я вот живу в Осейри более шестидесяти лет. Быть может, вам, молодым, и удастся выйти в люди. Мы, старики, не смогли этого добиться. А сейчас уже поздний час. И ничего лучше сна, для тех, кто слеп и кто зряч. Нужно заботиться о себе: насколько это в наших силах, если мы хотим встать завтра. В таких местечках люди мало чем могут помочь друг другу".

Впрочем, Салка, главная героиня, родом с Севера. Она - птица, никем не окольцованная, гордая, норовистая. Не было у нее ни детства, ни юности, и мир, даже такой маленький, как Осейри у Аксларфьорда, не был с нею приветлив, но Салка знала, что главное - во что бы то ни стало жить. Вопреки нищете и неустроенности, в противоположность неприспособленной к жизни легкомысленной матери, несмотря на граничащее с одержимостью преследование Стейнтора Стейнссона. Жить независимо, во имя здравого смысла. Это очень одинокий путь. Салка заботилась о стариках, которых знала с детства, о детях в самых несчастных семьях, умела увлечь своими словами и организовать рыбаков, и ею дорожили, но она все равно была одна. А птице всегда нужна другая птица. Нездешняя, как морские ласточки или чайки.

О двадцатом веке в романе напоминают, главным образом, споры и слухи жителей Осейри о революции и большевиках в далекой России. О переменах в незнакомом им мире они узнают из официальных газет и от вернувшегося в поселок Арнальдура Бьёрнссона - пылкого и мечтательного юноши, увлеченного идеями общественного переустройства, но при этом совершенно не приспособленного к жизни. Салка, которую Арнальдур учил когда-то грамоте, с опасением встречает единственного друга своего детства. Его идеи кажутся ей такими же нереальными, как истории, которые Арнальдур рассказывал ей в детстве - о прекрасном мире за голубыми горами и неизбывной красоте. Теперь его идеи - о коммуне рыбаков и рабочих, о противопоставлении народной воли диктатуре капиталистов. Они похожи на сказки, но в Исландии к таким не привыкли: давно уже миновали времена викингов, и здешние поэмы теперь слагаются не о геройстве. Борьба - незнакомая простым рыбакам стихия.

И все же они хотя жить лучше. Перемены для них - это трудно, почти невозможно, в них с трудом верится, и хотя у рыбаков за душой почти ничего нет, их пугает призыв свергнуть капиталистов. Пугает он и Салку, которая обзавелась наконец своим домом и паем в лодке. Для нее важны деньги, и она борется за них, хотя никогда не жалеет заработанное для тех, кто нуждается. Деньги, присланные Стейнтором, она принимает без сомнения, полагая это допустимым, как допускает она и некоторое благородство в этом страшном человеке. Не так уж, она, по сути, и не права, но пылкость Арнальдура, его непонятность, нездешность завораживают ее.

Ей всего лишь двадцать, и холодная серая зима сменяется наконец ласковым майским теплом. Весна кажется бесконечной и бесконечно щедрой. Весной возвращаются птицы и на крышах лачуг распускаются скромные цветы. Весной Салка открывает для себя любовь - много раньше, чем это делает Арнальдур, много сильнее, доверчивее и самоотверженнее. Любит и он, но он - мечтатель и циник, а это горестное сочетание, причиняющее боль. Его влечет нездешнее, он не способен созидать и забывает о любви, когда встречает что-то новое и красочное, что-то увлекательное, будоражащее фантазию. Арнальдур любит, и любит горячо, но он - перелетная птица, которую Салка отпускает... нет, заставляет улететь, причиняя боль самой себе. За весной пролетает лето, и вот уже сентябрь затягивает небо дождевыми тучами.

Финал романа удивительно цельный. Он - сама воля к жизни, вопреки ненастью и бурям. На берег Аксларфьорда приходит новое время, оно не обещает быть добрым или простым. "Все может принести беду, как говорят люди. И прекрасное, и низкое". Но перемены - это не всегда к худшему. Просто кто-то должен быть сильным, чтобы принять их, и Салка, Сальвор Вальгердур Йоунсдоттир, удивительная молодая женщина, будет сильной во имя всего, что зовется жизнью.

Сегодняшний день был проведен бездарно и лениво, но завершился он на необычайно высокой ноте - спектаклем театра "Спичка".

Вот уже третье воскресенье зимы мы проводим в пространстве этого театра и в третий раз поражаемся, удивляемся, выходим молчаливыми и наполненными. Потому что - браво режиссеру и труппе - спектакли театра смелые, говорящие о разном и по-разному.

Сегодня было время для одиночества. Для любви. Для - буквально - привязанности. Для разобщенности и притяжения. Злой страсти, непонятной нежности. Для мужчины и женщины. Для всех Аурелиано Буэндиа на свете и для одного, соединенного со своими одиночеством и любовью в графитово-сером Макондо маленького театра. Сегодня в театре за сорок минут, в пластическом спектакле "UNO" прошли "Сто лет одиночества" Габриэля Гарсиа Маркеса.

Мне было любопытно, как режиссеру удастся уложить прозу Маркеса, латиноамериканский магический реализм и свойственное испаноязычной прозе вообще балансирование между любовью, смертью и безумием в спектакль без слов и практически без действующих лиц. Мне было любопытно, но я ничего заранее не ожидала - ни удивления, ни равнодушия, ни разочарования, ни восторга. Ничего из этого и не было - был взрыв на грани слышимости: так одиночества каждого из нас, естественные и прорастающие одно в другое, сперва сжались в две точки, мужскую и женскую, а после, столкнувшись, образовали всю человеческую материю, взаимосвязи, притяжения, драмы, порядок, выстраиваемый хаосом.

Это был Маркес, это были его герои. Немыслимо. В этом взаимодействии на грани танца. В том, как Она опиралась на землю и воду. В том, как Он остужал в воде голову. В том, что женщина - это разум, а мужчина - вызов, брошенный ей, мирозданию, единству, разделенности, неузнанности и узнаванию одновременно. В конце концов одиночество - это страсть, постоянно меняющая полюса.

И это мужчина вкладывает в руки женщины грех, а она принимает его удивленно, доверчиво, чуть со страхом, но после несет гордо и гордости за нее саму ждет от мужчины. Напрасно. В нем есть нежность, и смелость, и дерзость, но соразмерна ли его сила силе той, которую он избрал, а после отталкивал и снова приближал?

В мужчине всегда есть что-то первобытное, дикое, и, возможно, это единственно возможная для него, данная природой толика святости. Но в женщине что-то святое есть всегда. И это она наделяет своего избранника святостью, обеляет его, превозносит, а после душит себя немым криком. Но первым, сопротивляясь, не принимая ее иллюзию, кричит он. Немыслимая созависимость.

Одиночество, по сути, и есть любовь. Одиночество, по сути, есть жизнь: оно неуловимо и необъятно, как один, от рассвета до рассвета, день. В нем есть быт и привычки, но есть также открытия, соприкосновения, множества, противоборство, соединение и чистота.

Потрясающий спектакль. Рассказывать о нем - пустое. Его нужно видеть.
А в фойе театра представлена небольшая выставка Марины Васильевой "Что это, любовь?", очень подходящая к сегодняшнему вечеру.

Три дня подряд я слушала лекции Максима Борисовича Атаянца. Это петербургский архитектор, историк архитектуры, художник, и прошлой зимой мне уже посчастливилось побывать на его лекции об архитектурных параллелях Пальмиры и Санкт-Петербурга. В этот раз разговор снова возвращался к древнему сирийскому городу, но темы лекций были намного шире.
В четверг лекция была посвящена вечному городу - Риму, и была такой увлекательной, что лишний раз не хотелось даже просто шевелиться, чтобы не развеять чары. Только подумайте, как это удивительно и интересно: видеть одновременно панораму современного Рима и с тех же ракурсов Рим, каким он был в начале нашей эры, в Средневековье и в эпоху Возрождения, прослеживать в современной застройке следы античной планировки, осознавать, что многие здания построены на фундаментах древних театров, арен, храмов, что недостающие теперь стены Колизея все еще там, в Риме, только использованные для строительства других его зданий. Рассказывалось и о коллапсе цивилизации, и о том, как умирают города, как они возрождаются, как сохраняются в первоначальном облике благодаря природным катаклизмам или исчезают почти бесследно. Почти, потому что даже трава, прорастающая там, где когда-то была кладка на известковом растворе, будет отличаться по цвету от травы, выросшей рядом, не на фундаментах умерших городов.

Кто-то из слушателей озвучил тот же вопрос, который интересовал меня: художественная ценность Алтаря Отечества. Это поразительно громоздкое эклектичное сооружение посреди Рима, но, по мнению лектора, проблема его - не в бесталанности архитекторов, поскольку те же специалисты строили прекрасные здания до и после, а в том, что от них требовалось создать что-то сколько-нибудь сносное в, цитирую, ублюдочное время, и мы живем в точно такое же время. Паола Волкова называла это обнулением культуры, а Максим Борисович Атаянц предположил, что мы находимся на пороге очередной гибели цивилизаций.

Пятничная лекция продолжила эту тему. Она была не такой чарующей, как первая, но чрезвычайно актуальной: архитектура и варварство. И вот тут речь шла не только о разрушении античного мира племенами готов и гуннов, не только о поразительных временах, когда не представлявшие никакого интереса для итальянцев мраморные статуи пережигались на известь, не только о разграблении Византии, но и о нашем времени, когда была практически утрачена Пальмира, которую взрывали сознательно, тщательно, декларативно. И в наших собственных городах варварство - признак времени. При том, что лектор обладает прекрасным чувством юмора, о Пальмире он рассказывал чрезвычайно серьезно, и слушать и смотреть снимки до, во время и после разрушения было горько до слез и страшно. Это довольно личная тема для Максима Борисовича, поскольку он не только много изучает римскую архитектуру, блестящим образчиком которой служил античный город, но и воссоздает с командой таких же энтузиастов подробнейшую, детализированную трехмерную модель одного из взорванных пальмирских храмов, необходимую для последующего восстановления самого здания. Варварству каждый из нас может противостоять по-своему, и возвращение античной красоты - способ этого архитектора.

После второй лекции вопросов была масса: от современного искусства до баланса между сохранением исторической застройки и современной архитектурой и далее до влияния индивидуального жилищного строительства на развитие города. И именно эти вопросы оказались логическим мостом к третьей встрече, посвященной современной архитектуре. Было озвучено многое из того, к чему я пришла и в собственных рассуждениях, но узнала я и то новое, что мне как жителю современного города интересно, хотя я и не специалист в градостроении. Речь шла о том, к примеру, что крупные торговые центры в городской черте убивают жизнь города, замыкая ее на себе, лишая районы жизни, которую обеспечивает разбросанная по городской среде мелкая коммерция: кафе, отдельные магазинчики, места, где люди могут провести время, перемещаясь в свободном, не замкнутом пространстве.

Услышали мы и о получивших бесконечное множество архитектурных премий проектах жилых районов с регулярной застройкой, в которых создавалась совершенно деструктивная жилая среда. Такие районы были впоследствии или снесены, или подвергнуты глобальному перепроектированию. (Вспомнить хотя бы документальный фильм "Гражданин Джейн", где речь шла о противодействии подобным типовым "гетто".) Беспорядочно строящиеся многоэтажные "человейники" - не есть хорошо. Человеку необходимо защищенное пространство, двор, улица, район, где он будет жить, а не помещаться на ночь в ячейку и утром в такое же ячейке-машине отправляться бог весть куда на работы. Город - это единая живая материя, которой для здорового развития нужно не зонирование на спальные районы, рабочие зоны и мега-моллы, а гармония разных жизненных сфер без механистичности и монотонности.

Комфортную же среду определить довольно просто: если человек может прогуливаться по окрестностям минут тридцать-сорок просто так, получая удовольствие от пространства, то все уже более-менее в порядке. Нам необходимы новые ракурсы, а не бесконечно-ритмичные линии, необходимо что-то меняющееся в процессе нашего движения - изгибы улиц, арочные просветы, изменения ландшафта, разные фасады и здания, подчеркивающие городское пространство, созидающие его и из него прорастающие, а не убивающие город как единый организм.

Далее: не может быть простого калькирования архитектуры для новой местности - архитектура должна быть ее продолжением. Современная же архитектура - это, за редким исключением, уже не искусство, а функционал, когда определяющими являются квадратные метры, а не цельные здания. Так, невозможно украсить здание без привязки к общей концепции - украшения станут чужеродными заплатками. И нельзя по дешевке, как это сейчас повсеместно принято, повторить смелое и выдающееся архитектурное решение, потому что даже минимализм, если это произведение искусства и действительно творение архитектора, а не анонимного бюро, стоит баснословно дорого.

И так далее, и так далее, и так далее - множество интересных и важных аспектов. Эти двухчасовые лекции, несомненно, обогатили меня – пафосно звучит, но именно с таким чувством я выходила из зала.

Я никогда, кстати, не задумывалась о том, что для человека место его жительства является, по сути, началом координат, центром мира, и все остальное пространство он отмеряет от своего дома, а если переезжает на новое место, то вскоре и точку эту мысленно перемещает следом за собой.

"Погода сегодня... прям весна!"
(х/ф "Музыкальная история")

В декабре все мы так заняты своими проблемами и будущими празднествами, что не замечаем отсутствия птичьих голосов. Вон вороны сидят на ветках и купаются в снегу, и воробьи гомонят целой стаей на какой-нибудь вишне, иногда можно заметить синицу, но мне это удается только в солнечные дни. Но птичьего пения не слышно! И вдруг в конце января или в первых числа февраля начинает выводить свою мелодию невидимая пичужка, и вся земля словно оживает. Даже голуби, живущие над моим балконом, принимаются курлыкать и вышагивать по жестяному карнизу, не давай спать и косясь на тебя удивленными круглыми глазами - только левым или только правым.

У нас оттепель, туманы и полное отсутствие красок, но зато и лед превратился во что-то рыхлое, позволив спокойно ходить по улице. Машины своими колесами наконец-то разбили ледяные наросты, и сегодня утром я счастливо вышагивала по мокрому асфальту, упиваясь предчувствием: "Скоро весна". Пока без восклицательных знаков и без восторженной заглавной "В" - до первого мартовского солнца. Но воздух переменился, вдыхать его сладко даже в городе, и оттого радостно и легко становится не пережидать, а проживать февральские будни.

У меня есть еще один способ справляться с зимой - каждый раз в январе или феврале я покупаю себе летний наряд. Каждый раз - совершенно ненамеренно, но что-то легкое, обещающее солнце и, может быть, море, находит меня само.

Я рассказывала вам, как в сочинском дендрарии у меня спросили "Девушка, а Вы из Иваново?" Нет. Почему из Иваново? "А у нас шьют такие платья, как Ваше". Следующие несколько дней мама обращалась ко мне не иначе как "девушка из Иваново". И этим летом я снова буду ею - из-за нового сарафана.
Но ведь сегодня опять Новый год - китайский, по лунному календарю. Это значит, что елка простоит еще день или два. Она стала вдруг сильнее пахнуть хвоей, и вечером, с включенными огоньками, она по-прежнему необыкновенно радует всех нас. Она - не "вчерашний праздник", она - чудо сама по себе, наше, взрослое, семейное и очень нам всем дорогое. И пусть с пятницы приготовлены для нее коробки, пусть уже февраль, мы любуемся, и отдыхаем взглядом, и собираемся для длинных бесед и старых историй именно вокруг нее, нашей новогодней елки.

И потом на выходных у нас были гости - и в субботу, и в воскресенье. Как же тут разберешь двухметровое дерево?!

Знаете, с кем я увиделась? С zet_isnotdead. Надо было оказаться с разных городах, чтобы наконец-то познакомиться офлайн. И хотя я давным-давно ни с кем не развиртуализировалась, мое давнишнее наблюдение снова не подвело: встреча с жж-друзьями всегда оказывается именно встречей с друзьями, а не узнаванием знакомых незнакомцев. Юля, как же здорово, что ты наконец-то пришла-приехала! Ура! :)

А в воскресенье появилась еще более неожиданная гостья - красоты удивительной, хрупкой, золотоволосой, словом, откуда-то из эпохи возрождения, с любимым мною именем Дина и с удивительнейшим талантом живописца. У нас в гостях была художница, написавшая нашу любимую картину "Поймать луну". Мы виделись лет пять назад в Москве, и вот теперь оказалось, что все дороги ведут в Белгород. Хорошо! :)

Господи, я счастливый человек - столько удивительных людей вокруг, столько интересных, умных, красивых людей. Мне не везет с лотереями, и во многом другом я не очень-то удачлива, может, по собственной лени и оплошности, но зато в моей жизни много замечательных встреч. Кстати, не только с людьми.

Живопись, книги, музыка - все это тоже встречи. Каким-то непостижимым образом, параллельно со всеми делами, со всеми ожиданиями, визитами, разговорами, я прочитала две книги. Первая... Нет, тороплюсь, надо начать не так.

"Как все лучшие люди, он всегда соглашался выпить чаю только после третьего приглашения".( О книгах и о насСвернуть )

Этот текст между делом я пишу весь день. Пролетают часы, звенит телефон, на столе растут и убывают стопки бумаг, а заодно убывает зима - скоро-скоро уступит место марту, грязный снег растает ручьями, и кроны деревьев окутает желто-зеленая дымка распускающейся листвы. Это пока только сон, я же довольствуюсь настоящим - в нем так много хорошего. Надеюсь, как и у вас.

"А гулять-то мне когда? Мне гулять-то некогда".

Вот совсем некогда, я из-за этого даже не выспалась и теперь уставшая-преуставшая, а у меня из-за этого накатывает грусть-печаль - между прочим, совершенно напрасная.
Сегодня у нас было последнее занятие на фотокурсах, и я получила сертификат. Мы работали со студийным светом, пили шампанское и ели тортик. Тортик в моем случае - это тоже напрасно( Далее: синдром отличницы, крымские сладости, театр, французская классическая музыка и фотографииСвернуть )Впрочем, это был хороший вечер хорошего дня. И, ко всему прочему, в этот день я получила почтовое извещение. Ура, подарки! До почты я добралась вчера, до интернета сегодня и теперь счастлива написать, что у меня теперь есть, во-вторых, потрясающе красивая новогодняя открытка и, во-первых, столь же красиво изданная "Дикая охота короля Стаха" с новым, похоже, переводом и с картинками. frau_ru, Алена, ты волшебница! Обнимаю тебя через все разделяющие нас километры и границы. Спасибо!

А сегодня канун рабочего понедельника. Вам хочется на работу? Мне тоже нет. Я хочу сейчас только одного - спать. И новое платье. И чтобы побыстрее открылся спортклуб напротив моего дома - мне срочно туда нужно.

Одно из самых ярких моих впечатлений минувшей осени - посещение музея Н.А. Островского в Сочи, и именно там в одной из витрин я увидела фрагменты воспоминаний юных (в те далекие сороковые) ленинградцев, читавших роман "Как закалялась сталь":

"В декабре 1942 года в газете «ленинградская правда» появилась маленькая заметка о романе Н.А. Островского «Как закалялась сталь», изданном в осажденном городе: весь тираж разошелся в два дня.

«Книга эта была подарена мне отцом. Так уж получилось, что по этому экземпляру книги с жизнью Павки Корчагина познакомился не только я, но и мои дети… Не берусь теперь описывать влияние этой книги на меня в то далекое время: просто боюсь сбиться на неверный тон. Несомненно одно – чтение этой книги не могло пройти бесследно для подростков, оказавшихся в сверхтрудных обстоятельствах жизни, сходных с теми, в которых жили и действовали герои книги Н.Островского. Жизнь в блокадном Ленинграде имела важную особенность: каждый ленинградец делал для города и Победы все, что мог…» (И. Разнатовский).

«Когда началась война, мне было 10 лет. По стечению обстоятельств мы с бабушкой остались в Ленинграде. Пережить страшную зиму помогла бодрость духа моей бабушки и немного отрубей, оставшихся в доме. Как и у всех ленинградцев, у нас был огород. Наши грядки располагались на Охте, недалеко от остановки трамвая Улица Панфилова». Здесь в газетном киоске я и купила книгу… К этому времени я уже успела ее прочесть (брала в библиотеке), так что покупка была сознательной» (Л. Никифорова)".

Вот эта книга, на фотографии.